– В вас погибает следователь. Да, именно так. Царапины есть, однако их минимально возможное количество и они, если так можно выразиться, ровные и аккуратные. А теперь злополучные петли…

– Смазаны, – заметил Рудольф, – и щедро. Почему же мне самому не пришло в голову, что вор мог попросту как следует смазать их, чтобы никто не слышал звука открывающейся двери…

– Вам не пришло, – согласилась она, – а ему – да. Знаете, Ваше Величество, прежде я и сама совершала столь глупые ошибки, и всё ругала в мыслях скрипучие петли и лязгающие замки, пока не сообразила, что, готовясь к проникновению, следует брать с собою масленку. Думаю, к такому выводу придет любой бывалый взломщик.

– Но взгляните, сколько здесь масла, – неуверенно проговорил Рудольф. – По две петли – заметьте, немаленькие – на каждой двери, то есть восемь толстых, всегда еле смазываемых конструкций. Здесь ведь ушло не меньше бутыли. А это значит, что вор взял с собою такое невообразимое количество масла, то есть был уверен: эта бутыль ему пригодится. Это значит, что он был в курсе моей хитрости с петлями. Значит, кто-то, кто знал о моей уловке, сообщил о ней ему. Предупредил его. И о том, что следующая смена будет нескоро, этот взломщик тоже знал, как мы видим, достоверно. Кто-то из моего окружения предал меня. Из моего близкого окружения, – уточнил он со вздохом; Адельхайда медленно качнула головой:

– В курсе распорядка смен, Ваше Величество, любой стражник. О скрипучих петлях знает каждый, как я сама слышала, кто хоть раз стоял на посту поблизости. Полагаю, за годы существования Карлштейна об этом остался не осведомлен лишь глухой.

– Однако, – возразил Рудольф настойчиво, – вспомните: мои люди не обратили на это внимания, пока я не спросил о странных звуках – именно тогда Гюнтер и припомнил, что звуков не было вообще. Две недели он молчал, две недели ни у кого не возникало никаких подозрений, пока совершенно случайно не выяснилось это обстоятельство. Кроме того, как часто я бываю в сокровищнице? Ведь не каждый же день. Не каждый день слышится этот скрип, и он просто не мог настолько сильно впечататься в память моих стражей, чтобы извещать об этом сообщника отдельным важным пунктом. Просто человек из охраны, состоящий в сговоре с грабителем, не стал бы в разговоре с ним упоминать об этом намеренно. Внимание взломщика на это обратил бы лишь тот, чье внимание на сей факт обратил некогда я. Иными словами, оба ваши предположения оказались верными и не взаимоисключающими: здесь действовал как человек, одаренный сверхобычными способностями, так и простой смертный – изменник, снабдивший его важной информацией.

Адельхайда не ответила, неотрывно глядя на петли двери так, словно предателями были они, железные стражи, не исполнившие возложенных на них обязанностей.

– Существование подобных личностей, – произнес Рудольф тяжело, – есть нечто, в чем можно быть уверенным. Я всегда знал, что где-то рядом зреет измена, просто потому что это неотъемлемая часть жизни любого короля. Но узнать, что настолько близко…

– Изменник в среде ваших подданных, – заговорила Адельхайда, наконец поднявшись с корточек, – есть вполне возможный факт. Не исключаю и не удивлюсь. Меня удивляют иные факты, Ваше Величество. Их два.

– И какие же?

– Первый – ваше ярое нежелание привлечь к делу конгрегатов. Невзирая на то, что и сама я с вами согласна (и уже сказала, по какой причине), меня ваша… прошу прощения… упертость удивляет. Ведь серьезность дела уже очевидна, а вы готовы поступиться безопасностью в угоду репутации.

– Ведь вы же мне и советовали оставить их в неведении.

– Да, и только что сама это отметила. Но удивлена тем, что вы со мною согласились.

– И что же второе, вызвавшее ваше удивление? – с неясным смятением уточнил Рудольф; она кивнула:

– Второе – ваша уверенность в том, что непременно наличествует предатель из вашего ближнего круга. Как я уже говорила, это можно предполагать вне зависимости от совершенных краж или иных событий, однако та категоричность, с которой вы отстаиваете сию точку зрения, невзирая на слабую доказуемость приводимых вами аргументов, несколько… настораживает.

– Вот как, – неопределенно отозвался Рудольф, и Адельхайда вскользь улыбнулась:

– А вот и третий факт. Выслушав от меня все то, что сейчас мною было сказано, вы не возмутились, не обвинили меня в очередной раз в том, что я перехожу границы дозволенного…

– Я не всякому это позволяю; и, быть может, не позволил бы и вам, если б не…

– Бросьте, – поморщилась она, – не уводите разговор в сторону, Ваше Величество. Не пытайтесь меня отвлечь старой избитой темой, которую вы используете всякий раз, когда желаете сменить направление разговора.

– Даже так?

– Да, так. Лучше разрешите мои сомнения; это лучше и для вас, и для меня, а стало быть – для дела. Если вы что-то скрываете, вы лишаете меня важного слагаемого, без которого вся та конструкция, что я выстрою, расследуя это происшествие, может оказаться неверной. Итак, чего же я все еще не знаю?

– Пожалуй, следует в очередной раз напомнить вам о границах дозволенного, госпожа фон Рихтхофен, – буркнул Рудольф скорее уныло, нежели обозленно, и, вздохнув, тяжело прислонился к стене, уставившись себе под ноги. – Да, – через силу согласился он спустя несколько долгих мгновений молчания, по-прежнему не глядя на собеседницу. – Есть кое-что, о чем вы не знаете. Об этом вообще известно весьма ограниченному кругу людей…

– И я в него не вхожу, – закончила она с упреком; Рудольф поджал губы.

– Не было возможности и повода говорить с вами об этом, да и… Знаете, – словно на что-то решившись, произнес он уже тверже, – невзирая на ваши рассуждения о малозначности национальной принадлежности, вы все же немка, вы воспитывались в немецкой традиции, росли в окружении таких же, как вы… Воспринимали некоторые предрассудки, хотите вы того или нет…

– Не начиная диспутов в ответ на это весьма спорное утверждение, – заметила Адельхайда осторожно, – хочу вам напомнить, что германских предков в вашей родословной куда больше, нежели богемских, чего упорно не желают замечать ваши недруги.

– Я воспитывался человеком, который полагал себя представителем «богоизбранного богемского народа», – возразил Рудольф серьезно. – Жил в среде богемцев, на богемской земле. Слушал богемские легенды. Впитывал местные обычаи… Тоже – хотел того или нет. Мне передалось многое, от христианских реликвий, собираемых отцом, до вещей, пришедших от далеко не столь христианских предков моей бабки. И то, что прилагалось к ним, передалось тоже. Так сложилось. О некоторых темах конгрегатские советчики и надзиратели, прилипшие к нашему роду, не были осведомлены, кое-чего они не могли исправить и изменить, потому что проходило все это мимо них, мимо их высоколобых умствований и поучений. Есть вещи, которых они просто не видели и не видят.

– Что, например? – уточнила Адельхайда, когда тот снова умолк; Рудольф на миг вскинул на нее взгляд и снова отвернулся.