И тогда она поняла, что на самом деле умирает. Только причудливое предсмертное видение могло объяснить происходящее. Тем не менее, она смотрела, не в состоянии отвести взгляда в то время, как волк дрожал, его очертания расплывались, и он становился кем—то еще. Кем—то, во что она не могла поверить, и все же у нее не оставалось выбора, кроме как принять это.

Волком был Люк.

Он был последним, кого она увидела перед тем, как позволила себе провалиться в мирное забвение здравомыслия.

Он снова подвел ее.

Он качал ее в колыбели своих рук, в то время как ее кровь капала на снег, и целую вечность эта одна оцепеневшая мысль полностью заполняла все его восприятие. Вой, поднявшийся в горле, чуть не задушил его, однако он вернул здравомыслие и способность логически мыслить, необходимые, чтобы выжить. Здравомыслие диктовала ему волчья природа — потребность вырвать свою суженую из темных и цепких объятий соперницы.

Он рычал, пока поднимал и нес ее обратно в пещеру, не давая смерти забрать ее у него. Человеческой природы, оставшейся в его обличии, было достаточно, чтобы найти аптечку и вытереть запекшуюся кровь, спутавшую ее волосы и испещрившую тело. Надо было остановить смертельное кровотечение, прежде чем оно унесет ее жизнь. Он определил местонахождение глубокой раны на виске и перевязал ее, затем занялся меньшими, разрывая свою запасную рубашку на полосы, когда закончились бинты. Ее дыхание стало слабым и неглубоким, но она дышала, он склонился над ней и воззвал к духу жизни, чтобы этот равномерный ритм сохранился. Беспокойство и неуверенность в ее состоянии не покидали его, но когда он сделал все зависящее от него, то приготовился собрать остатки человеческой логики и трезво оценить ситуацию.

Бежать за помощью не было времени. Он не мог рассчитывать на то, чтобы доставить ее обратно в Валь—Каше достаточно быстро, а она нуждалась в большем уходе, чем он мог ей здесь предоставить. Он не мог вынести мысли о том, чтобы оставить ее. Он знал, что был высок риск смерти от сотрясения головного мозга, Джой могла постепенно уходить от него и никогда не очнуться, если он не приложит все усилия, чтобы удержать ее.

Люк закрыл глаза и стал покрывать лицо Джой поцелуями, прижавшись щекой ко лбу:

— Джоэль. Послушай меня, Джоэль. Ты должна очнуться.

Он ждал долгую мучительную минуту, что она откликнется, отзовется на настойчивость его голоса. Затем поменял положение так, чтобы ее голова опустилась на его бедро, и взял ее лицо обеими руками.

— Джой. Очнись, — все его существо выражало протест, когда он потряс ее, сначала легонько, а затем — с возрастающей настойчивостью. — Джой!

Она была тиха. Он знал, что она уходит от него, ведомая смертельной соперницей, соблазняющей ее обещаниями мира и покоя. Он перестал дышать, и звук, вырвавшийся из него, был порожден страхом. Звук, который никогда не задевал тот дальний уголок его сердца, похороненный и рьяно охраняемый с детства. Когда он почувствовал, что влага, собравшаяся в его глазах, потекла, и упала первая капля, затрепетав живым хрусталиком на щеке Джой, вот тогда в нем что—то сломалось.

— Джой, — слова вырывались из него сквозь чистую боль, которая сделала их надтреснутыми и дрожащими. — Джоэль, не оставляй меня. — Ему не привычен был вкус собственных слез на ее лице, когда он целовал и гладил его. Ее кожа была холодная и неживая, пульс на горле — таким слабым, что он мог чувствовать, как с каждым биением она уходит.

С внезапной яростью отчаянная безысходность, которая парализовала Люка, разрушилась и преобразовалась в его сердце, мышцы напряглись в потребности трансформироваться, но он не подчинился инстинкту. Вместо этого он призвал дух волка, принимая решение выжить. Слабость оставила его, а холодный гнев, который не был полностью ни волчьим, ни человеческим овладел им.

Его голос стал низким рыком, когда он взял ее лицо в свои ладони.

— Очнись, Джой. Сейчас же. Я не позволю тебе уйти.

Ему показалось, что он услышал незначительное изменение в неглубоком ритме ее дыхания, и это укрепило его свирепую решимость.

— Я не позволю тебе покинуть меня, Джой. Ты моя, — слова скрипели в его горле, как разбитое стекло под ногами. — Пойми это, Джоэль, пока мы живы, мы связаны. И я сделаю все, чтобы удержать тебя рядом со мной. Все. Даже если это означает последовать за тобой.

Она задрожала. Это было почти незаметно, практически неуловимо — так, что он мог бы отнести это на счет своего воображения. Но связь между ними была слишком сильна, а его желание — огромным. Он шлепнул ее, удар был не сильнее любовного касания, хотя его потрясло применение им даже такой силы против нее. Но он сделал это снова. А затем снова и снова, пока говорил.

— Ты этого хочешь, Джоэль? Потому что я последую за тобой, где бы ты ни была. Если ты не станешь бороться сейчас и не вернешься ко мне, мы потеряем все. Мы оба. Это — твой выбор, Джой. Твой выбор, — его последние слова звучали чуть сильнее сиплого шепота, но этого было достаточно.

На сей раз движение было явным, ее губы приоткрылись, веки, испещренные синими прожилками, затрепетали так, что темные ресницы заплясали в глубоких впадинах ниже ее глаз.

Она задохнулась от боли, которую он почувствовал, как свою собственную — так тесно они были связаны в этот момент. Он поднял ее и мягко привлек к своей груди, прижался ртом к ее губам, будто вдыхая всю силу своей двойственной натуры в нее.

Ее тело вздрогнуло, и глаза открылись, сфокусировавшись на нем.

— Люк? — звук ее голоса был слабым, но упоительно отчетливым, Люк сдерживал примитивное ликование, пока согревал ее жаром своего тела.

— Я опять сглупил, да? Прости, — Люк чуть ли не рассмеялся, настолько огромным было его облегчение, он водил носом по ее уху и щеке, скрывая эмоции, которые бурлили в нем. — Джой. Джой.

Никакие другие слова не шли на язык. Он почувствовал, как она подняла руку, слегка поглаживая его волосы, ее дыхание опять сбилось с ритма от очевидной боли.

— Как больно, Люк. Не могу дышать — так больно, — искреннее замешательство в ее голосе пронзило его настолько глубоко, что гнев вернулся и прогнал благодарность и радость, снова заменяя их дикой и примитивной решимостью.

Но он совладал с собой, так или иначе, его голос оставался ласковым.

— Я знаю, Джой. Но ты должна сделать две вещи — до тех пор, пока мы не избавимся от боли. Ты должна дышать и постараться бодрствовать, как можно дольше, — он впился в ее глаза, внушая ей повиновение. — Ты понимаешь, Джой? Если ты сможешь дышать и не засыпать, с тобой будет все в порядке. Обещаю.

Джой покачала головой, ее взгляд затуманился, а глаза не смотрели на него.

— Я чувствую себя так странно, Люк. Я видела сон, — ее голос стал еле слышим, и он снова схватил ее за подбородок так, чтобы она могла смотреть только на него. Она улыбнулась, однако ее взгляд был спокойным и отстраненным, потерянным в каком—то внутреннем видении. — Тебе бы показалось это забавным, Люк. Я видела волка, превращающегося в тебя, — ее хриплый смех затих от боли. — Мои сны продолжают становиться все более и более странными.