Духота и неспешность старых линий метро преследовала его несколько недель. Максим искал Старикана.

Писк закрывающихся дверей, станции, информационные щиты, указатели. Лондонская «труба» будила приступы паники. От любви не осталось и следа. Бесконечные минуты, проведенные около карт, у подсвеченной кромки платформ, туманили разум. В грудной клетке плющом разрасталась безнадега.

Поезда замедлялись. Поезда ускорялись. Голос чеканил названия станций.

Эскалаторы ныряли под землю. Лестницы оканчивались изогнутыми платформами. В узких туннелях между станциями пытались разминуться люди.

Максим нашел Старикана на месте их первой встречи. Этан Хикс поманил его с площадки станции «Элдвич», к которой спускались грязные ступени.

Максим сбежал вниз, чувствуя радость и страх. Старикан погрузил три пальца во вмятины тульи и приветственно приподнял шляпу.

– Я ждал вас, – сказал он и протянул длинный фонарик. – Идемте.

Максим мысленно усмехнулся, оценивая себя и Старикана со стороны. Колоритный дуэт диггеров: мужчина между тридцатью и сорока в брюках и рубашке и пожилой человек в старомодном костюме и шляпе-федоре.

Он шел за призраком по коридорам станции «Элдвич» и думал о словах Оли: «Ты можешь увидеть театр в своем воображении. Это не так уж и мало». Ему оказалось мало. Но не прячется ли за дверью в театр понимание того, что станция «Элдвич» – всего лишь глава Настоящего Сценария?

Старикан остановился перед массивной дверью, с натугой выдвинул засов и повернул рукоять. Откатил дверь и первым ступил в пыльный проход. Максим перешагнул через высокий порог. В коридоре было сыро, под потолком горело несколько ламп – те, что уцелели. В полутьме стучали капли. Старикан и Максим двинулись вперед. На блестящих стенах цвели пятна гнили. Под ногами либо хлюпало, либо скрипело.

Как быть с призраками? В том, что Старикан – призрак, Максим почти не сомневался. Только призрак кого? Театрального режиссера Этана Хикса? Нет, не похож от слова «совсем». Или фантомы могут менять облик?

Вопросов было много, но Максим молча следовал за Стариканом. Ни одна экскурсия не забиралась так далеко. Вдоль заплесневелых стен лежал строительный хлам: доски, ржавые тележки с бетонной коркой, куски труб. Они выбрались в подходной туннель и долго шли молча. Туннель был длинным, очень длинным – Максим слышал поезда с другого перегона.

Он в который раз задался вопросом: можно ли доверять Старикану? А своим глазам? Максиму будто подсовывали одинаковые фрагменты, гоняли по кругу.

Они вышли в сводчатый бетонный туннель, почти не освещенный. Старикан включил фонарик, Максим последовал его примеру. Луч света скользнул по рельсовому пути. Между прогнивших шпал стояли неподвижные лужи. Под сводами провисали провода, болтались оборванные кабели. Вдалеке мигали лампы. За спиной взвизгнула крыса, и нервы Максима сдали. Он развернулся и посветил фонарем туда, откуда они пришли.

– Еще немного, – сказал Старикан, поворачивая рукоять на двери, ничем не отличающейся от предыдущей.

Они прошли по коридору, миновали открытую дверь в насосную и поднялись по скользкой лестнице. Старикан достал ключ и отпер низкую металлическую дверь. За дверью тянулся коридор.

– Служебные помещения, – сказал Старикан.

С потолка свисали нити белой слизи. Ужасно воняло. Коридор заканчивался решетчатыми ступенями. Они поднялись на второй ярус.

Возле одной из дверей, оклеенной выцветшими афишами, Старикан замер и посмотрел на Максима.

– Мы пришли.

– Вы Уильям Террисс, – сказал Максим, – ведь так?

Старикан лишь прищурился, покачал головой – то ли отрицая, то ли недоумевая, – и открыл дверь.

За бурым полотном прятался другой мир, яркий и красочный, наполненный светом софитов, в котором плавала золотая пыль.

Театр станции «Элдвич».

Максим шагнул в зрительный зал, как в нереальный сон.

Партер не имел центрального прохода – темно-красные ряды кресел уходили вверх. Над партером нависал широкий подбородок бельэтажа. В декоре чувствовался довоенный лоск, истерика красного и золотого, усиленная обилием зеркал. Сцена полукругом выдавалась в зал.

Максим и Старикан устроились в партерных креслах шестого ряда. Максим жадно ловил детали: зимние облака на заднике, сходящиеся и расходящиеся над сценой отполированные панели, черные плащи, лампы в жестяных отражателях…

Верхний ряд фонарей рассеивал тьму в зале, но глаза Максима не сразу привыкли к тусклому свету. Когда это случилось, он увидел зрителей. В желтых лицах ощущался напряженный интерес. Призраки не шевелились.

Понимая, что в зрительном зале лишь только он один живой, Максим не мог оторваться от сцены. На подмостках возвышалась женщина в темно-зеленом платье. Леди Макбет спустилась во двор замка. Актриса, которая бросилась под поезд после провального спектакля.

Максим хорошо подготовился к этой встрече, вернее, к узнаванию главной героини. Десятки просмотренных в Сети фотографий, сотни прочитанных страниц.

– Я должен был это увидеть, – сказал он шепотом.

Ни вздоха, ни шороха. Даже его собственное дыхание поглотил голос мертвой актрисы. Театральный зал превратился в безмолвный склеп.

Максим впитывал каждый эмоциональный изгиб пьесы, болезненную мрачность эпизодов. Еще минута, максимум две – и он сорвется с места и побежит. Возможно, будет кричать. От страха и восторга. А когда окажется на поверхности, убедит себя в том, что увиденное в театре станции «Элдвич» – не что иное, как вымысел. Вымысел, который сейчас маскируется под реальность и который Максим превратит в Настоящий Сценарий. Призраки существуют… Хорошо, хорошо, так почему бы им не поработать на его будущее?

Максиму чудилось, что над сценой клубится переливчатое сияние. В животе мучительно закололо. Он ощутил нелепое желание позвать Олю, даром что супруга находилась в нескольких километрах, а то и десятилетиях от него.

Еще минута. Две. Три…

«Ищешь финал своего сценария?»

Осветитель направил на леди Макбет луч замогильно-фиолетового света. «Театр – живой», – подумал Максим, парализованный неведомым до сих пор ужасом. Сцену покрывал толстый слой пыли. Слева и справа высились конструкции из ржавых труб. Отполированные панели сходились и расходились, подымались и опускались – в чем смысл этой декорации, кроме как в достижении клаустрофобического эффекта? Ветки Бирнамского леса скребли по красным стеклам фонарей. В тронном зале Шотландии вершились магические ритуалы…

После сцены сомнамбулизма – не страшной из-за неубедительности мертвой актрисы («не видать ей премии Сары Сиддонс») – зрители расщедрились на жидкие аплодисменты: костяное постукивание. Слишком много искусственности в манере игры.