Пан Цвик пнул упавшего рошиора. Сказал с расстановкой:

– Они – мои!

Улыбнулся. Если улыбка мазыла Тоадера напоминала оскал волка, то здесь живо представлялся бешеный пес. Даже струйка слюны в уголке рта. Всклокоченные волосы и заросший густой щетиной подбородок.

– Ты, Юржик, первый. Задолжал я тебе. Не припомнишь?

Он поднял левую руку с распоротым рукавом жупана. Не так давно его куснула сабля Юржика. В той самой схватке в шинке, что предшествовала их пленению.

– А студиозус потом… Сволочь глазастая! Я его как колбасу рубить буду, помаленьку, полегоньку, по чуть-чуть…

Медикус скорее почувствовал, чем заметил, что пан Бутля наконец-то завладел ножом. Да что толку? Отбиться связанными руками он все равно не сможет.

Гредзик ударил.

Юржик откатился и двумя ногами разом ударил его в колени.

Промахнулся! Или Гредзик отскочил. Какая разница?

Предатель ударил еще раз.

Кажется, зацепил по ноге. Пан Бутля охнул, но все-таки попытался вскочить. Кувыркнулся через голову назад, но подвернул стопу и упал на колени.

– Ага!

Гредзик занес саблю для последнего удара…

Студиозус сперва не понял, что же произошло. Смазанная тень, продолговатая, словно веретено, пронеслась над головой коленопреклоненного шляхтича. Послышался глухой звук удара, будто туго набитый старым хламом мешок с чердака уронили, и Гредзик исчез.

Улетел? Испарился? Вознесся на небо?

– Ну, ты даешь, Лекса… – восхищенно проговорил пан Юржик.

Ендрек поднял глаза.

Над ним возвышалась великанская фигура шинкаря. Прятался ли он от рошиоров или они попросту не обратили внимания на сугубо мирного хозяина шинка? Однако нельзя не признать, что появился он вовремя.

В руках, вернее, широченных лапищах Лекса сжимал огромную дубину. Похоже, на ее изготовление пошел цельный ствол молодого дубка. Мочуга! Так она называется. Раньше Ендрек только слышал об этом оружии. А ведь былины и предания повествовали о героях, способных коня убить с одного удара и запросто обламывавших рога дикому быку – туру.

– А я чо, я ничо… На Господа надейся, а имей сто друзей…

– «Ничо» он, – рассмеялся Юржик. – Я ж думал – мне конец, дубина ты стоеросовая!

– Я тоже думал, потому и подоспел… того-этого…

Шинкарь осторожно, как живое существо, уложил дубину наземь. Двумя взмахами ножа избавил пана Юржика от пут. Повернулся к Ендреку.

– Ты гляди, что делает! – воскликнул пан Бутля, разминая непослушные пальцы. – Вот шельма!!!

Бросив повод буланого, Грай успевал рубиться сразу с четырьмя угорцами, держа по сабле в каждой руке. На глазах Ендрека одного из них он зацепил по шее – высокой струей брызнула кровь, рошиор скорчился и упал, у второго выбил оружие из рук, а третьего ткнул кончиком клинка в лоб.

– А где же пан Войцек? – Студиозус схватил Юржика за рукав. – Где он? Живой ли?

– Вон он! – с восторгом воскликнул пан Бутля. – Живой!

Меченый сидел все на том же вороном. Только сидел, странно скособочившись, перекосившись на левый бок, где болтался пустой рукав жупана. Впрочем, это не мешало пану Шпаре, управляя скакуном коленями и корпусом, лихо наскакивать на раздобывшего коня рошиора.

С залихватским посвистом, от которого некогда приходили в ужас закованные в латный доспех зейцльбержские рыцари-волки, пронесся мимо свалки Хватан. Походя срубил одного угорца, другого, замахнулся на третьего.

Третьим был мазыл Тоадер. Старый матерый волк оказался не по зубам горячему, но молодому порубежнику.

Падающий сверху косой удар Тоадер принял на клинок, аж сталь зазвенела. Сабли рошиоров не только со стороны выглядели шире и мощнее. Они оказались взаправду крепче. Оружие Хватана с жалобным стоном сломалось у рукоятки.

А командир угорцев не зевал. Прыгнул вперед, едва не прижимаясь плечом к боку светло-гнедого коня, и ударил тыльной частью сабли – «ложным лезвием» – Хватана под мышку.

Порубежник свалился с седла, а Тоадер поймал жеребца под уздцы, намереваясь запрыгнуть на его место.

Не успел.

Расправившийся со своими противниками Грай обрушился на него, как летний дождь на пашню. Такого вихря стали Ендрек еще не видел. Даже в замке Адолика Шэраня, когда с врагами рубился сам пан Войцек, об искусстве фехтования которого урядники – Грай и Хватан – рассказывали, закатывая глаза.

Возможно, Тоадер какое-то время и смог бы противостоять сыплющимся на него ударам, если бы не висел на боку буланого, вцепившись левой рукой в гриву. Он неловко отмахнулся саблей и пропустил по меньшей мере – на взгляд неопытного наблюдателя Ендрека – три удара. В голову, в шею, в плечо…

– Чего стоишь, медикус? Бегом за мной! – воскликнул пан Юржик и побежал к лежащему Хватану.

С трудом поспевая за ним, Ендрек заметил, что пан Бутля сильно хромает на правую ногу.

– Пан Юржик! Тебя перевязать…

– После… – отмахнулся шляхтич. – После…

Он упал на колени возле Хватана. Вокруг ржали и фыркали кони…

Странно, а ведь звона клинков больше не слышно…

Ендрек с разбегу присел рядом с Бутлей:

– Живой?

– Живой… – Юржик рванул жупан на груди порубежника. – Кровь так и хлыщет…

– Эй, вы иль не вы? – раздался сверху насмешливый голос.

Студиозус поднял глаза. Склонившись со спины мышастого, неприметного, как и хозяин, коня, на него глядел Гапей.

– Да мы… мы… Не видишь, Хватана зацепили!

Тыковка мягко спрыгнул на землю:

– Он хоть живой. Даник и Самося-то…

– Что? – похолодел Ендрек.

– А все. Насмерть. Не полечишь.

Господи!

Даник и Самося!

Еще двое! Сколько же их осталось? Сколько останется, пока телега достигнет указанного паном Зджиславом Искороста?

Вороной Войцека затанцевал, стараясь укусить за круп коня Гапея. Меченый неловко соскользнул, придерживаясь за седло:

– Живы! Т-твое имя, Господи, славим!

Левая рука у него была, но примотанная к телу под жупаном. Оттого и берегся пан сотник, сидя на коне. Болит, видно, зверски, раз даже такой мужественный шляхтич, как он, осторожничает.

– Живы, пан Войцек, живы… – отвечал Бутля.

Ендреку было не до того. Он зажимал разорванной и скомканной рубахой Хватана глубокую рану, из которой торчали осколки ребер.

– Г-г-где груз?

Пан Юржик выпрямился. Глядя сотнику прямо в глаза, честно ответил: