— Почему? — опешил я.

— Единственный, кто мог с ними обращаться, ушел с тобой. У нас вроде умельцы были, но на словах. Как дошло до дела, так не то, что склепать хоть что-то, а даже включить даже агрегат не смогли.

Я хмыкнул. Во, как нехорошо получилось. А впрочем, какая тут моя вина? Никакой.

— В этот раз, значит, будем разговаривать предметно.

— Это как? — поинтересовался Петрович.

— Так, чтобы вы тоже были заинтересованы в нашей сделке, а не только Квартник.

— Это дело, — радостно кивнул головой Петрович.

— Тогда пошли, обсудим, что да как? — предложил я Амбалу.

* * *

Грузовой гравицикл лихо развернулся на месте, чиркнув по снегу кузовом, резко ускорился, и меньше чем через минуту не только исчез из глаз, но даже звук работы его двигателей был уже неслышен.

— Ладно, парни, нам нужно идти, — сказал Амбал, закидывая на плечи тяжелый рюкзак. — Мар-егерь не обманул и поделился кое-какими вещичками. Пусть рейд сам по себе был неудачный и полезности они себе не добавили ни на йоту, но хоть денег заработали.

— Блин, всю задницу отбил, — пожаловался Петрович, дергая ногами, разминая затекшие конечности, — дай в чувство прийти хоть…

— Некогда, — отрезал Амбал, — по пути разомнешься.

— Что за спешка? — поддержал Петровича Грязный. — И чего он там нам предлагал, кстати?

— Извините, парни, — отрезал Амбал, — но все сказанное мне нужно передать Квартнику. Не для посторонних.

— А с когда мы посторонними стали? — проворчал Длинный.

— Любой кроме Квартника посторонний, — холодно ответил Амбал, — все, выдвигаемся. У нас всего двое суток.

— Да до Речного рукой подать, — возмутился Петрович, — мы как летели, я его стены даже видел.

— Через 48 часов нужно будет встретиться с егерем, — ответил Амбал, — а нам еще добраться в город надо, все рассказать Квартнику и успеть вернуться…

— Вернуться, значит? — нехорошо усмехнулся Длинный. — Назад, значит, попрем?

Амбал прикусил язык. Вот ведь, черт, и как только умудрился сболтнуть?!

— Это Квартнику решать. Все, двинули.

— Может, все-таки расскажешь? — начал канючить Петрович. — Вдруг с тобой чего случится, и что тогда?

— В клоне оживу и сам все расскажу, — ответил Амбал. — И вообще — хватит каркать.

— Да я чего, я ничего, — забормотал Петрович, — просто мало ли…да и сеть ведь не работает толком…

— Ничего, для того чтобы активировать клон и того, что есть достаточно, — отрезал Амбал. — Тем более мы уже в зоне ее действия. Так что не нервничай.

— Да я и не нервничаю…

Они двинулись вперед.

Не прошло и десяти минут, как Петровича вновь потянуло на разговоры.

— Слушайте, а знаете, что меня во всем этом смущает?

— В чем именно? — поинтересовался Грязный.

— Ну, в этом сраном фермере…

Грязный уставился на него:

— Ты о чуваке, который считал, что его семья стала слепнями, и он начал подкармливать их живыми людьми? И что тебя смущает здесь?

— Я не о том, — отмахнулся Петрович. — Мы явно были не первыми, кто ему попался. Так?

— Ну…

— Неужели ни разу ни один колонист не подходил к ферме настолько близко, чтобы получить данные с чипов убитых? Почему они не ожили?

— Сеть далеко, — пожал плечами Грязный.

— Но ведь мог попасться какой-нибудь гарнизонный или еще какой-то вояка. У них ведь клон активируется через несколько дней после того, как основной чип перестал подавать сигнал.

— А что там воякам делать? Так далеко от Речного? — подал голос Длинный.

— Ну, хрен с ними, с вояками, неужели ничей чип не передал данные случайному колонисту, проходившему неподалеку, и не…

— Ферма не пропускает сигнал с нижних уровней, — перебил его Амбал, — и фермер периодически чистил логово слепней. Печкой…

— Откуда ты знаешь?

— Егерь рассказал. Именно поэтому никто не выживал и не оживал. Ни чипов, ни останков.

На этом разговор замолк, дальше шли уже молча. Но зато шли достаточно резво — сказывалось то, что не устали. Еще бы: всего несколько часов на гравицикле пролетели. А тут пяток километров до Речного остался. Пусть и по снегу, иногда доходящему до колен, но все же. По сравнению с тем километражем, что они намотали до встречи с фермером, текущее расстояние было просто смехотворным.

И все же до Речного они добирались добрых три часа с хвостом.

Город нисколько не изменился с момента их ухода. Разве что снег успели расчистить на улицах. Где-то утрамбовали, где-то вообще убрали.

Часто встречались вооруженные до зубов патрули гарнизонных. А вот колонистов было сравнительно мало. Впрочем, Амбал знал — это обманчивое впечатление. На самом деле ночлежка наверняка забита, да и у Кэса может не оказаться свободных номеров. Погода дрянь — охотиться сейчас тяжко.

Хотя, если бы возле Речного осталось зверье, то по снегу найти его было бы намного проще. Вот только зверья уже давно не было на несколько километров вокруг — выкосили.

Парадокс: две предыдущие волны, что точно знал Амбал, имея более серьезное оружие, не справились. А их волна, бегая с ОСЗ и «Щелчками», умудрилась волков оттеснить далеко от города. Впрочем, их волна и не вела войны за территории и разборки между собой за власть. Вон, тот же Дьяк, сколько народу он ухайдокал, прежде чем Шахты занял? Наверняка не одна сотня колонистов полегла только ради того, чтобы именно его банда сейчас рулила всем.

— Так, тут расходимся, — Амбал скинул с плеча рюкзак и передал его Грязному, — вы с Петровичем валите на склад и продайте барахло. Деньги поровну.

— Сделаем, — кивнул Грязный.

— Начальник! Дай сперва горло промочить! — привычно начал канючить Петрович. — Сколько дней мотались!

— Хрен с тобой, — Амбал был в благодушном настроении, — можете зайти, погреться, бахнуть по маленькой. Но чтоб максимум через час деньги были на счету. Ясно?

Петрович мелко закивал, улыбаясь во все зубы.

Амбал двинулся дальше по улице, оставив своих бойцов позади.

— Ты с нами? — поинтересовался Грязный у Длинного.

— Не, — покачал тот головой, — спать хочу, прям не могу. Я к Кэсу.

— У-у-у, буржуй! — протянул Петрович. — Откуда бабки только берешь?

— Не пробухиваю, как ты, — буркнул Длинный и двинулся в сторону гостиницы.

— Ну и хрен с ним, — махнул рукой Петрович, — пошли, что ли?

— Пошли! — поддержал его Грязный, и они направились к столовке колонистов, где подавали мерзкую брагу, которую неприхотливый Петрович гордо именовал «перваком».