— Неужели? — пробормотал Клавдий. — А я вообще любил лишь тебя одну. В моём сердце нет места для большого числа людей.

— Теперь оно опустеет, — вздохнула Ливилла. — Но я думаю, что ненадолго, ведь я вижу, как ты привязался к маленькой Агриппине. Она заменит меня тебе — и, подойдя к окну, Ливилла опустилась на невысокий диван.

Не убивай себя! — закричал Клавдий. — Вдруг матушке удастся договориться с кесарем о замене казни на изгнание?

— Ты же знаешь Тиберия не хуже меня, браг... Он не умеет прощать... Он покарает меня...

Присев на диван рядом с ней, Клавдий нахмурился. В глубине души он осознавал, что сестра права. Тиберий непременно казнит её и его расправа будет невиданной по жестокости.

Ливилла тем временем склонила голову ему на плечо.

— Невия, — сказала она одной из своих рабынь. — Приведи ко мне Гемелла. Хочу обнять его напоследок.

Всхлипывая, с трудом сдерживая слёзы, рабыня побежала исполнять её приказ. Вторая из находившихся в спальне служанок подвинула к дивану золотую вазу, чтобы туда стекала кровь из вен Ливиллы, которые предстояло вскрыть. Потускневшим от ужаса взором Ливилла наблюдала за тем, как рабыня положила на стол у дивана остро заточенный кинжал, чтобы по требованию госпожи пустить ей кровь.

Клавдий крепче сжал ледяные руки сестры.

— Почему ты не выбрала яд? — спросил он.

— Нет... Яд вызывает у меня огромный страх, страх после того, как я наблюдала муки Друза, — прошептала Ливилла. — И всё равно, Клавдий... Мне сейчас так страшно!

— Знаю... Поэтому я с тобой.

— В трудные минуты моей жизни ты всегда был со мной. Когда в детстве я боялась вскарабкаться на кипарис, что растёт до сих под окнами твоей комнаты, ты всегда кричал мне, что ты со мной. И когда я болела лихорадкой в двенадцать лет, ты говорил мне, сидя у моей постели, что ты со мной. И нынче ты снова со мной — уже в последний раз. Однако я сама виновата в том, что случилось. Я влюбилась в Сеяна, поверила ему. Ради него я предала мужа, предала Отечество, предала кесаря. Я была дурой. Но теперь нет смысла жалеть об этом.

Дверь открылась, и в спальню вернулась Невия, сопровождаемая худеньким белокурым мальчиком. При виде его Ливилла вновь громко зарыдала:

— Гемелл! — простонала она и заключила сына в объятия.

Мальчик не понимал, почему Ливилла плачет. Она гладила его по золотистым локонам, и сердце её разрывалось от того, что обстоятельства вынуждали их расстаться.

— Не забывай меня, — шепнула она на прощание Гемеллу и приказала Невии отвести его обратно в сад, где он обычно играл, когда стояла солнечная погода.

Как только за Гемеллом закрылась дверь, Ливилла подозвала вторую рабыню и велела разрезать себе вены. Та повиновалась сразу же. Взяв острый кинжал, рабыня сделала надрезы на запястьях Ливиллы и подвинула к дивану вазу, чтобы в неё стекала кровь. Ливилла, с распущенными вдоль плеч кудрями, с горящим от тревоги взором, в простой тунике, сидела на краю постели.

— Если бы ты знал, брат мой, как тяжело мне расставаться с жизнью и со всеми вами, — сказала она. — Но у каждого своя судьба. И моя судьба должна решиться сегодня.

Проведя ладонью по её гладкой бледной щеке, Клавдий тяжело вздохнул. Ему было жаль Ливиллу. Жизнь постепенно уходила из её тела. Она больше не плакала. Переплетя свои пальцы с пальцами сестры, Клавдий чувствовал, как её горячая кровь скользит по его рукам. Закрыв глаза, Ливилла прижалась к нему.

— Мне уже не страшно, — вдруг едва слышно произнесла она. — Ведь со мной ты. Как ты думаешь, Гемелл станет кесарем? Мне бы хотелось знать его будущее... Жаль, что я никогда не обращалась за советами к астрологам.

— Будущее способно меняться, Ливилла, — ответил Клавдий. — Никто не может точно знать, что ждёт нас впереди.

— А ты прав... В тебе есть великая мудрость, — отозвалась Ливилла.

Клавдий видел, что она слабеет. Теперь ей уже было трудно вести с ним беседу. Под её глазами залегли густые тени.

— Скажи, кем ты считаешь меня — предательницей, шлюхой или просто наивной глупой женщиной? — вдруг осведомилась она.

— Я считаю тебя жертвой собственной страсти, — проговорил Клавдий. — Ведь именно страсть к Сеяну превратила тебя в предательницу, шлюху и наивную глупую женщину. Страсть — сильное чувство. Страсть лишает людей разума.

Больше они ни о чём не разговаривали. Капля за каплей стекала кровь по их рукам. Клавдий крепко сжимал эти тонкие белые пальцы, чувствуя, как тяжелеет её обмякшее тело. Он плакал. Но его сестра этого не замечала. Утратив сознание, она не могла видеть того, что происходило вокруг.

Постепенно кровь перестала течь из её распоротых вен. Ливилла погибла за час до заката солнца. А брат ещё долго сидел возле неё, держа её руки в своих и размышляя о неведомых поворотах человеческих судеб.

Прохаживаясь по небольшой сумеречной темнице, Сеян мучился от переполнявшей его тревоги. Он знал, что близится час его казни, знал, что уже никто не в силах её предотвратить.

Власть Сеяна пала... Но ведь именно он, Сеян, первым из преторианских командиров сумел поставить себя почти на один уровень с кесарем. Никому из его предшественников не удавалось сделать такую великолепную карьеру. К нему, Сеяну, приходили за поддержкой всадники и патриции. К нему обращались сенаторы, жаждущие справедливости или принятия важного закона. К нему прибывали послы из царств, ищущих союза с Римом. Было время, когда он фактически управлял Империей. И вдруг всего за одни сутки его могущество рухнуло.

Сначала он заподозрил в предательстве Ливиллу. Он решил, что брошенная им любовница, негодуя и забыв о благоразумии, отправила письмо на Капри, к своему дяде и рассказала обо всём, что связывало их. Но потом Сеян подумал, что Ливилла при всей своей глупости и необузданности не сможет выдать Тиберию то, что она участвовала в убийстве Друза. Ливилла слишком боится гнева Тиберия.

И тогда в голову Сеяна пришла догадка относительно Апикаты. Незадолго до самоубийства она покидала Рим. Вполне вероятно, что она встречалась с Тиберием. Претору удавалось одно время запугивать её и давить на неё, но позже, перестав видеться с женой, он утратил былое влияние на неё. Его намерения вынудили Апикату, испытывающую стыд из-за предательства мужа, искать справедливости. И она поехала к Тиберию.

— Этот поступок очень похож на Апикату, — сказал Сеян задумчиво. — Ведь она дружила с Ливией, матерью Тиберия, и, несомненно, была признательна им обоим за те блага, что мы получили из-за нашего пребывания в их окружении. Долг пред Римом оказался для Апикаты важнее долга пред мужем. Хм! Она вела себя как женщина, всецело преданная Отечеству, и если бы мне теперь не грозила казнь, я бы ею восхищался.

Он подошёл к небольшому оконцу, вцепившись в прутья, выглянул на улицу. Отсюда ему был виден двор и высокие ворота, у которых дежурили стражники.