Такая блестящая поэзия мгновенно принесла Элефантину славу. Несколько оруженосцев отделились от колон­ны, чтобы помочь ему, и за эту любезность торговец выра­зил им свою глубочайшую благодарность.

– И куда же, если можно спросить, направляется это великолепное войско?

– Умирать за Элладу,– ответил кто-то. – Как восхитительно!

К полуночи ремесленник появился в лагере, проследовав за колонной всю дорогу до Ворот. Его встретили с энтузи­азмом. Его специальность имела отношение к металлу, и в этом, как он сам заявил, ему нет равных. Он десятки лет затачивал крестьянские косы и домашние ножи и топоры. Он знал, как выправить самую искорёженную лопату, и клялся, что готов послужить на пользу войску – просто из благодарности за доброту, проявленную к нему по дороге.

Этот человек употреблял одно выражение, которым при­правлял беседу, когда хотел что-то выделить.

– Тут очнись! – говорил он, но с его ионийским ак­центом получалось «Тут очись».

Эту фразу сразу же и с крайним весельем подхватило все войско.

– Снова сыр с луком, тут очись!

– Муштровка дважды в день, тут очись!

Один из двух Леонов из эномотии Диэнека, Ослиный Член, на следующее утро орал на торговца, демонстрируя перед его заспанными глазами чудовищную эрекцию:

– Это называется фимос, тут очись!

Ремесленник стал для войска чем-то вроде талисмана. Его с радостью встречали у каждого костра, его компанию любили и молодежь, и ветераны, он прослыл хорошим рас­сказчиком и славным малым, шутником и доброжелательным товарищем.

Теперь, после побоища первого дня, торговец сам себя назначил еще и внештатным утешителем и исповедником для молодых воинов, с которыми за последние дни сбли­зился теснее, чем с сыновьями. Всю ночь он провел среди раненых, принося им вино, воду и утешение. Свою обычную живость он умудрился удвоить и развлекал калек грубоватыми повествованиями о своих путешествиях и злоключениях, о том, как соблазнял домохозяек, о том, как его грабили и били на дороге. Он, подобно другим, вооружился брошенным оружием и на следующий день собирался встать в строй на место павших. Многие оруженосцы тоже сами без принуждения становились в строй.

Всю ночь гудели кузнечные горны, непрерывно стучали кузнечные молоты, чиня копья и клинки, обивая бронзой щиты, в то время как плотники и столяры выстругивали новые древки для копий и дубовые основы для щитов.

Союзники готовили пищу, топя костры вражескими стрела­ми и сломанными щитами. Жители деревни Альпены, что днем раньше торговали разными вещами, теперь, увидев самопожертвование защитников, приносили продукты про­сто так и спешили со своими тележками и тачками за новыми.

Где были подкрепления? Идут ли они на помощь вооб­ще? Леонид, чувствуя озабоченность войска, воздерживался от собраний и военных советов, а вместо этого ходил сре­ди воинов, выполняя работу низших командиров. Он послал в города новых гонцов с новыми просьбами о помощи. Было замечено, что в гонцы он выбирает самых молодых воинов. За резвость ног – или царь хотел сберечь тех, чьи лучшие годы оставались впереди?

Теперь мысли каждого воина обратились к своей семье, к оставшимся дома любимым. Дрожащие от изнеможения люди писали письма женам и детям, матерям и отцам. Многие эти послания представляли собой просто караку­ли на клочке ткани или кожи, глиняном черепке или об­ломке доски. В письмах содержались пожелания и заве­ты, последние слова прощания. Я видел сумку одного гонца, готового к отбытию,– там была мешанина папирусных свитков, восковых табличек, черепков и даже выдранных из подшлемников обрывков войлока. Многие воины про­сто посылали амулеты, которые их любимые должны были узнать, талисманы, висевшие на внутренней стороне щита, счастливые монетки с просверленным отверстием, чтобы носить на шее. На некоторых виднелись надписи – «Любимой Амариде, в Делии из Феагона, с любовью». На дру­гих не было никаких имен. Возможно, гонцы знали адреса сами и могли доставить послание и без подписи. Если же нет, то содержимое мешка будет выставлено на публичной площади, агоре, возможно перед храмом покровительни­цы города. Там встревоженные семьи соберутся в надежде и беспокойстве, ожидая своей очереди рассмотреть драгоценный груз, чая получить послание, со словами или без слов, от тех, кого любили и кого боялись следующий раз,увидеть лишь мертвыми.

Прибыли два посланника от союзного флота – на афин­ской галере, которая курсировала между морскими сила­ми и наземным войском. Союзники в этот день встретили персидский флот, но серьезного сражения не состоялось. Наши корабли должны были удерживать пролив, иначе Ксеркс сможет высадить войска в тылу у защитников и отрезать их от основных сил; а наземные войска должны были удерживать проход, иначе персы смогут продвинуть­ся по суше до Эврипского пролива и блокировать флот. Пока что и флот, и сухопутное войско удерживали свои позиции.

Подошел Полиник и сел на несколько минут у костра, вокруг которого собрались остатки нашей эномотии. Он заметил известного гимнаста, учителя атлетов по имени Милон, которого знал по Олимпийским играм. Этот человек перебинтовал Полинику сухожилия и дал ему фармакон, чтобы приглушить боль.

– Тебе хватило славы? – спросил Всадника Диэнек. Полиник ответил неимоверным по мрачности взглядом.

– Сядь,– сказал мой хозяин, указывая на сухое место рядом с собой.

Полиник с благодарностью сел. Вокруг, как мертвецы, дремали воины, положив головы друг на друга и на свои покрытые запёкшейся кровью щиты. Прямо напортив Полиника бессмысленно уставился в огонь Александр. У него была сломана челюсть, и вся правая половина лица блестела лиловым; кость была перетянута ремнем.

– Дай-ка посмотреть на тебя,– сказал Полиник. В мешке учителя гимнастики он обнаружил вощеный шарик из эйфорбии и янтаря, который называли «обедом кулачного бойца», – такие использовали кулачные бойцы между схватками, чтобы зафиксировать сломанные кости и зубы. Этот шарик и размял Полиник. Он повернулся к учителю:

– Лучше сделай ты, Милон.– Полиник взял Алексан­дра за правую руку.– Держи. Сожми так, чтобы мои паль­цы хрустнули.

Учитель из собственного рта влил в рот Александру неразбавленного вина, чтобы очистить от свернувшейся крови, потом пальцами извлек фантастический комок слю­ны, слизи и мокроты. Я держал Александру голову, рукой он сжимал пальцы Полиника. Диэнек смотрел, как учитель вставил вязкий янтарный комок Александру меж челюс­тей, потом плотно закрепил на нем раздробленные кости.

– Медленно считай,– велел он пациенту.– Когда дой­дешь до пятидесяти, челюсть будет как новая.

Александр отпустил руку Всадника. Полиник печально смотрел на него.

– Прости меня, Александр. – 3а что?

– Что сломал тебе нос.

Александр хотел рассмеяться, но из-за сломанной челюс­ти лицо лишь исказила гримаса.

– Теперь это лучшее, что осталось у тебя на лице. Александр снова сморщился.