Лимер всплеснул руками, бросился к магу и стащил его со стула. Уложил прямо на пол и попытался разжать челюсти, сведенные судорогой.

– Рон, давай успокоительное! – крикнул он, и полуэльф опустился на колени рядом с телом мага.

– Помочь? – предложил Корд.

– Нет, – отозвался Лимер. – Ступайте, ступайте. Сейчас тут будет грязно. Лучше подождите в лаборатории.

Маг задергался на полу, и его вырвало синим зельем алхимика. Сигмон, ошеломленно разглядывавший Корда, развернулся и вышел. Но он не пошел в лабораторию, нет, он выскочил из дома Лимера на улицу, оперся о стену и шумно втянул носом вонючий воздух ташамских подворотен.

Он больше не мог удивляться. В голове все перемешалось, заломило виски. Сигмон столько узнал сегодня, что чувствовал: еще немного, и он лишится чувств, словно юная барышня на первом балу. От переизбытка впечатлений, как любят говорить медикусы. Рон – шпион, советник короля – один из измененных, Корд – преступник, вампиры созданы эльфийскими магами...

– Проклятье, – выдавил Сигмон и хлопнул ладонью по грязной стене.

Дверь в подвал отворилась, и на ступеньках появился Корд. Он оставался все так же спокоен и собран, как и до разговора с де Гриллом. Поднявшись по ступенькам, он поравнялся с таном и положил ему руку на плечо.

– Тяжелый день? – спросил он.

– Слабо сказано, – отозвался Сигмон. – Еще немного, и у меня голова взорвется, как варево алхимиков.

– Бывает, – отозвался Корд. – Прости, что и мне пришлось обмануть тебя.

– И как мне тебя теперь называть – Кейор?

– Он давно умер, – покачал головой капитан. – Лет десять назад. Тогда же родился Корд Демистон. Так что зови меня как раньше.

– Что это вообще за история? – осведомился тан. – Ты убийца? Заговорщик? Расхититель королевской казны?

– Всего понемножку, – признался Демистон. – Но это долгая история. На моих руках много крови, и десять лет назад меня называли Черным Сотником – в память о том, что на моей совести больше сотни загубленных душ. Кое-кто называл меня Гернийским Чудовищем.

– Не слышал, – признался Сигмон. – Десять лет назад меня больше интересовали книжки с гравюрами.

– Очень хорошо, что не слышал, – отозвался Демистон. – Это скверная история.

– Но я очень хочу ее услышать, – сказал тан. – В конце концов, нам предстоит сражаться бок о бок.

– Справедливо, – согласился капитан. – Что ж, расскажу все без утайки. Но не сейчас. Хватит с тебя на сегодня. Вернемся в лабораторию?

Сигмон взглянул на дверь и поморщился.

– Вот что, – сказал он, – капитан, скажите честно, как чудовище чудовищу – тут поблизости есть хоть один приличный кабак?

Корд взглянул Сигмону в глаза, увидел в них отражение своей тоски и медленно кивнул.

Клинок взвился над головой Сигмона, и зеленое сияние легло на его плечи подобно плащу. Призрачный свет очертил вокруг владельца светлый круг, властно раздвинув липкое варево тьмы. И только прямо перед таном остался клочок темноты – непроницаемый силуэт, похожий на человека. Арли.

Вампирша подняла голову, и зеленый свет клинка лег на лицо, заливая бледные щеки оттенком гнилой плоти. Меч дрогнул, Сигмон вскинул вторую руку и взялся за рукоять, пытаясь удержать непослушное железо.

Арли нахмурилась и покачала головой. Она сердилась: ее глаза пылали алым огнем, губы сжались в узкую полоску, а брови выгнулись сломанной стрелой.

Волшебный клинок бился в руках тана пойманной птицей. Ладони невыносимо жгло зеленым пламенем, но Сигмон лишь крепче стискивал зубы. Он не собирался отпускать руки – пусть сгорят до кости, но он не опустит клинок.

Арли вскинула голову, и волосы темной волной упали на хрупкие плечи. Ее лицо поплыло, потеряло очертания, и тан чуть не вскрикнул – на него смотрел упырь. Красное пламя в глазах, серая шкура вместо кожи, огромные клыки, отражающие зеленое пламя клинка...

Эльфийский меч вопреки воле хозяина рванулся вверх, а потом рухнул вниз топором палача, увлекая за собой ослабевшие руки человека. Тан закричал – он ясно видел, как сквозь обличье вампира проступает лицо черноволосой девчонки с зелеными глазами. Он не смог остановить клинок. Лишь только немного изменил его путь.

Удар вспорол плащ на груди Арли, и она отпрыгнула назад, словно испуганная кошка. Эльфийский меч ударил в камни под ногами, оставил в них проплавленную полосу и снова пошел вверх, выворачивая запястья владельца. Тан боролся с клинком лишь долю секунды – пока не хрустнули суставы. Потом меч рванулся вверх, поднимаясь к заветной цели, и тогда Сигмон с облегчением опустил лицо прямо на пылающее лезвие.

Мир взорвался зеленым огнем, вспыхнул свечой и тотчас сгорел дотла, обрушив на тана волну темноты. Он повис в кромешной тьме – неподвижный, бездыханный, не чувствующий ни боли, ни страха, ни огорчения... Мертвый и холодный.

Свет вернулся не сразу. Едва заметно, исподтишка, он прокрался в личную темноту тана, ступая осторожно, как зверь, что подкрадывается к жертве. Тьма сменилась серым полумраком и сквозь него медленно, как на волшебной картинке, проступили мелкие детали, выплавляя новый мир – мир без Сигмона ла Тойя.

Дом крестьянина, простой и добротный, с соломенной крышей и плетеным забором. В крыше темнеют дыры, забор завалился на бок, у крыльца лежит скелет собаки. Вот и семья – посреди двора стоят темные фигуры. Неподвижные, бесшумные, одинаковые... Мертвые. И одновременно живые. В них нет красок, как и во всем, что их окружает. Только черный и серый – вот и все цвета этого мира. Люди стоят молча, подняв головы к серому небу, и ждут рассвета. Быть может, он вернет им то, что они потеряли навсегда.

Сигмон забеспокоился. Он шевельнулся, потянулся к ним, пытаясь предупредить, что рассвет – это верная смерть для бывших людей. Но картина рассыпалась пеплом, обратилась в серую пыль и осела в темноту. На ее месте проступила другая. Серые дома в сером городе. Из труб идет серый дым. Серые улицы забиты серыми людьми, похожими на дубовые колоды – такими же неподвижными и такими же молчаливыми. Они стоят плечом к плечу, на всех улицах и площадях, как спелые колосья, готовые к жатве – неподвижные и мертвые колосья. Но нет ветерка, что тронет их легкой рукой. Нет движения, нет жизни в этих телах и тусклых глазах. Но все же они стоят и ждут, ждут рассвета, который пылающей волной смоет их тела с улиц, развеет серость, вернет краски и жизнь.

Тан попытался закричать, но не смог. Хотел пошевелиться – и это не удалось. Он давно мертв, у него нет ни голоса, ни рук, ни ног – ничего. Только взгляд, пронзивший могильный холм и упавший на мертвый город. Он лишь дух, беспомощный и бессильный, неспособный выбраться из собственной могилы. Призрак, что не может даже заплакать от отчаянья.