Виктор уставился на бумажку. На периферии зрения шрифт стал четче, но лишь слегка.

– Наверное, они для вас слишком сильные. Я слепая, как крот. – Она невозмутимо сняла с него очки.

– Дело не в очках, – сказал он с неистово бьющимся сердцем. – Я просто не вижу.

Он никогда прежде не произносил этого вслух. На следующий день санитар прикатил кресло-каталку и отвез его на второй этаж, где какая-то восточная женщина закапала ему капли. Он таращился на плакат на стене и пытался угадать, как мог.

Очки ему не помогли бы. Это если в двух словах. Она с акцентом объяснила, что нарушение необратимо. Со временем слепое пятно будет только расти. Поделать с этим ничего нельзя.

ПОСЛЕ БОЛЬНИЦЫ ЕГО ОТПРАВИЛИ В РЕАБИЛИТАЦИОННЫЙ ЦЕНТР. Страховка покрывала один месяц пребывания. Там он делал упражнения на растяжку и смотрел телевизор. Ему выписали специальные очки для слабовидя- щих, которые не помогали ни на йоту. Трудотерапевт научил его передвигаться с помощью ходунков, мыться и одеваться.

В конце концов он вернулся домой в Саксон-Вэлли. За ним приехал брат Рэнди. Дорога заняла семь часов, Виктор никогда не проводил столько времени в качестве пассажира. Во время аварии его пикап разбился всмятку; просроченные права отобрали. Его дням за рулем пришел конец.

В хижине он в основном смотрел телевизор. Компьютер простаивал в кабинете: нетронутая клавиатура, темный экран. После возвращения из больницы он включил его всего раз. Когда он набрал адрес «Зала позора», его приветствовал пустой желтый экран.

Этот URL теперь доступен на хостинге GoDaddy!

Ему понадобилась пара секунд, чтобы усвоить эту информацию: у его доменного имени истек срок действия. «Зал позора» просто исчез из этого мира.

Забавно, но он даже не скучал по нему. По молоденьким шлюхам в пуховиках, по слайд-шоу, играющему под музыку. Обезболивающие убили его либидо. Ниже пояса он чувствовал себя трупом, но его это не беспокоило. Его безумная жажда заполучить Коламбию растворилась, как сон.

Он провалил свою миссию. Теперь Виктор понимал, что поражение белой расы неизбежно, а упадок необратим. «Зал позора», конечно, был вдохновляющей идеей, но в конце концов его оказалось слишком мало. И слишком поздно. Его укрепленный подвал – полки, забитые провиантом, арсенал, полный оружия, – тоже оказался бесполезен. Он не проверял припасы несколько месяцев. Карабкаться по крутой, узкой лестнице было слишком опасно, да и какой смысл? Конец времен уже настал.

Говно, познакомься – вентилятор.

Он вспоминал время, проведенное в больнице, недели в реабилитационном центре, внимательного терапевта, хирурга-индийца, который по кусочкам собрал его раздробленный таз, восточную женщину-офтальмолога, которая сообщила ему дурные вести. Анестезиолога, который его усыпил; физиотерапевта, мучившего его целый месяц. Среди этих людей не было ни одного белого. Племя Виктора проиграло уже давно; просто он все это время сидел в пещере и не заметил. В округе Саксон не было черных или цветных, не было иностранцев, говорящих на других языках. Тихо, незаметно для него, они распилили Америку и поделили ее между собой так, как им было удобно.

Катастрофа пришла и прошла.

Виктор все еще оплакивал белую расу, некогда великое племя, отправленное теперь в забвение и опалу. Но неистовство, которое он испытывал раньше, рассеялось, вытекло, как кровь из раны.

Он лежал на диване и смотрел телевизор. Благодаря новой спутниковой тарелке он нашел канал, где круглосуточно крутили вестерны, и он с жадностью их смотрел. Слепое пятно не доставляло ему проблем. Эти истории были знакомы ему так же, как небо над головой. Заполнить пустоты было несложно.

Он все их уже видел; а может, и нет. По правде говоря, определить было сложно. Одни и те же персонажи появлялись снова и снова: одинокий герой, хитрые индейцы, салунные девицы и любезные «мамочки», резкие шерифы. В этих местах я закон. Краешком глаза Виктор впитывал пейзаж: необъятные просторы, которые он помнил по своим годам за рулем.

Угонщики скота и фермеры, ковбои-дебоширы, славные дни белой расы. Той Америки больше не существовало, она была потеряна навеки, но у Виктора еще оставались угольки – доступные в любое время дня и ночи с помощью магии спутников, льющейся с небес прямо на тарелку у него на крыше.

«ПОЖАЛУЙСТА, МАМА. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ УБИВАЙ СВОЕГО РЕБЕНКА».

На Мерси-стрит протестующие приходили и уходили. Этот был молодой, лет тридцати, с иисусьей бородой и длинными темными волосами, собранными в хвостик. Он уверял Клаудию, что у Бога есть на нее планы и пути его неисповедимы.

«Ты даже не представляешь», – подумала Клаудия.

– Я тебе не мама, – сказала она ему. – А если бы была, я бы сказала, чтобы ты перестал кошмарить женщин на улицах и занялся бы чем-нибудь полезным.

Она прошла мимо него напролом и ввела свой код доступа на датчике у входной двери.

Высшие силы с буйным воображением и крайне развитым чувством иронии. Она никогда бы не отнесла эти качества на счет протестующих. Едва ли любой бог, в которого они верят, стал бы действовать такими путями.

Внутри ее уже ждал Луис.

– Клаудия, это глупо. Ты подвергаешь себя опасности. Я настаиваю, чтобы ты пользовалась подземной парковкой.

У нее наготове был ее обычный довод, но его искренняя обеспокоенность на его лице остановила ее.

– Ладно, хорошо. Я буду пользоваться парковкой.

ПРОТЕСТУЮЩИЕ ТАК И ПРОДОЛЖАЛИ ПРИХОДИТЬ. Почти десять лет Клаудия всегда обходила их, с ощущением, что они не могут ничего ей сделать, что она отрастила защитный панцирь. Беременность это изменила, как и все в принципе. Она никогда прежде не чувствовала себя такой беззащитной и неудержимой, такой в буквальном смысле заметной.

При виде беременной фигуры незнакомцы исполнялись участия. Те, кто не бывали беременны, знали кого-то, кто бывал, и великодушно делились опытом. Хозяйка ее квартиры, курьер, бездомные обитатели Метадоновой мили. Каждый день она получала советы о правильном питании, о важности сна, о преимуществах духовных практик, или тай-чи, или переменном носовом дыхании. Кто знал, что существует столько домашних рецептов от изжоги, задержке жидкости, растяжек, геморроя, запора и варикоза. Ни одна естественная функция организма не была вне досягаемости, потому что беременное тело – это общественное достояние. Оно принадлежит всему миру.

Разумеется, она не первая это обнаружила. Ее ровесницы сделали это лет на двадцать раньше. В свои сорок три – почти сорок четыре – она была почти последней.

Заботу от навязчивости отделяет тонкая грань, и даже ее коллеги, которые уж точно об этом знают, периодически ее переходили. Но никто из