– Я думаю, что человек, ранивший ее сына, остановился в нашем мотеле, – сказал Крейн. – Тип из соседнего с нашим номера ездит на белом «Порше»; мой приемный отец накануне обозвал его зомби, и он, похоже, всерьез разозлился. А этой ночью, там, где все происходило, какой-то парень на белом «Порше» – возможно, тот самый – пытался клеиться к Диане, и она отшила его. Грубо. Он мог стрелять или в нее, или в старика.

– Так-так… – полицейский быстро писал на листках бумаги, закрепленных на планшете. – Детективы все это проверят. – Он не без интереса посмотрел на Крейна. – Револьвер, из которого вы стреляли в похитителя, – где он сейчас?

– В машине. На улице.

– Ваш?

– Да.

– Зарегистрирован на вас?

– Да.

– Ладно. Где вы собираетесь остановиться?

– Боже, да я понятия не имею. Наверно, в «Сёркус-сёркус».

– Ну, заселяйтесь, и как устроитесь, сообщите нам, где именно.

– Хорошо.

Полицейский щелкнул кнопкой шариковой ручки и убрал ее в карман рубашки.

– Пока что мы будем исходить из версии двух, возможно, взаимосвязанных событий. Я собрал имена и адреса других свидетелей, и они сказали, что тоже остановятся в «Сёркус-сёркус»; вероятно, завтра с вами будут разговаривать детективы.

Крейн, моргая, посмотрел на него.

– Это все?

– Пока да. Оставайтесь здесь; скоро подойдет врач с остальными членами семьи. – Полицейский взял планшет под мышку и вышел из комнаты, так же плотно закрыв дверь.

Крейн откинулся на спинку стула и медленно выдохнул. Пока что все прошло легче, чем могло бы: он опасался, что его автоматически арестуют за стрельбу в человека или, по меньшей мере, конфискуют оружие. «Наверно, у меня такой вид, будто я ни в чем не виноват, – подумал он. – Но, черт возьми, я же и впрямь ни в чем не виноват! Единственным неправильным поступком была игра в «присвоение» двадцать один год назад!»

Он подумал также о бурбоне и пиве, которые выпил в «Виски Пите» субботней ночью, но тут же отогнал от себя эту мысль.

Дверь снова открылась, и в комнату устало вошли Оззи и Диана, а за ними молодой врач. Крейн поймал себя на том, что с отвращением смотрит на тщательно причесанные волосы доктора. Никто не сел, и поэтому Крейн тоже поднялся и прислонился к стене.

– Я доктор Бандхольц, – представился врач. – Конечно, вы не хуже меня знаете, что мальчика ранили выстрелом. Пуля разбила костную оправу глазницы и кость на виске в сторону уха. Было обильное кровотечение, голова вообще очень насыщена кровеносными сосудами, но опасной кровопотери не случилось. Я думаю, что мы сможем сохранить глаз и восстановить глазницу.

– Скажите, – шепотом спросила Диана, – мозг пострадает?

Бандхольц вздохнул и провел растопыренными пальцами по волосам, спутав всю прическу.

– В какой-то степени мозг, вероятно, поврежден, но ведь обычно восемьдесят пять процентов мозга не используется вообще, и функции поврежденных участков часто распределяются по другим отделам. Проблема будет с отеком мозга; это плохо, потому что там нет места, куда мозг мог бы разбухать, не нарушая кровоснабжения. Для предотвращения такого развития мы применяем стероиды; сейчас тридцать миллиграммов декадрона внутривенно, а потом по четыре миллиграмма каждые шесть часов. Мы даем ему также маннитол – это диуретик, – чтобы избежать насыщения тканей жидкостью. Некоторые врачи с помощью барбитуратов принудительно отключают на это время функции мозга, но я считаю эту методику экспериментальной и не прибегаю к ней.

– Когда он придет в сознание? – спросила Диана.

– Трудно сказать. Это примерно то же самое, что выключить компьютер, занимающийся самовосстановлением. Мозг… мозг похож на подтаявшее на солнце мороженое. Вишневый сироп сверху – это кора, та часть мозга, которая делает нас людьми – там и мысли, и сознание, и все остальное. Ниже находятся орешки, шоколад и прочее, обеспечивающие другие функции, а еще ниже – собственно мороженое, эксплуатационный уровень – дыхание, работа сердца и тому подобное. Сироп первым отключается при травмах такого рода – и пока что только он и отключен.

Крейн вяло подумал о том, что парнишка, наверно, выбрал столь банальную и жизнерадостную метафору для того, чтобы смягчить их потрясение и тревогу. Он посмотрел на Оззи, на Диану, оценил собственные чувства и решил, что от этого все стало еще непонятнее.

Диана без всякого выражения взглянула на Оззи, а потом опять на врача.

– Он в коме?

– Да, его состояние можно охарактеризовать и этим словом, – ответил Бандхольц, – но он молод и получает самое совершенное на сегодняшний день лечение. Послушайте, этой ночью он в сознание не придет. Если хотите быть в форме, когда увидите его завтра, отправляйтесь домой. Могу дать вам успокоительное, если вы…

– Нет, – перебила она, – я справлюсь и так. Но хотела бы еще раз увидеть его, прежде чем мы уйдем. – Она вновь коротко взглянула на Крейна. – Одна.

– Хорошо, – согласился врач, – но очень ненадолго. Предупреждаю вас, что он подключен к системе искусственного жизнеобеспечения – так называемый трехпроцентный центральный катетер – введен под ключицу, чтобы исключить повышение кровяного давления в легких, и…

– Я всего лишь хочу увидеть его.

– Ладно, я провожу вас к нему. А вы, джентльмены, можете вернуться в зал ожидания.

В машине Оззи сел рядом с Крейном, а Диана на заднее сиденье. Крейн при любой возможности поворачивал голову, чтобы взглянуть на нее через зеркало заднего вида, а она сидела и неотрывно смотрела в боковое окно; ее профиль то высвечивался, то мерк в свете проносившихся мимо фонарей.

Заговорила она лишь после того, как Крейн свернул направо, на Стрип, под красные и золотые огни «Варварского берега».

– Даже если мне каким-то образом удастся убедить их перевести Скэта в больницу какого-нибудь другого города, – задумчиво проговорила она, – его будет очень легко найти. А я поеду с ним, и плохие парни наверняка догадаются, что я поступлю именно так.

Оззи вздохнул, как будто собирался возразить, но лишь выдохнул воздух и кивнул:

– Верно.

Справа «Фламинго» мигал россыпью огней цвета пламени, но внезапно прямо впереди, над улицей с оживленным движением, вспыхнул самый настоящий оранжевый огонь и повалили клубы разноцветного густого дыма. Крейн выругался и снял ногу с педали акселератора.

– Это вулкан перед «Миражом», – сказала Диана. – Он извергается каждые двадцать минут. Местные давно привыкли, но местных здесь не так уж много. – Она зевнула. Крейн знал такую зевоту: признак давно сдерживаемого напряжения, а вовсе не скуки. – Я должна остаться в городе, – продолжала она, – и им будет нетрудно найти меня, даже если я буду ходить в больницу замаскировавшись. Мне необходима точка опоры. Какая-нибудь… сила, что ли, оружие какое-нибудь.