полным равнодушием к этой бесконечно длинной войне, к своей судьбе и страдающему телу от сырости и прочих гадостей, которые возникают от грязи, голода и пренебрежения к организму на протяжении долгого времени.

Где-то справа грохнул выстрел. В ответ с другой стороны пулемет дал короткую очередь, и опять все стихло. Только падал и падал пушистый снег, преображая эту мрачную картину в зимнюю сказку, которая была сейчас так далека от них, ждавших очередную команду — "Вперед".

Справа по цепи прокричали — "Вперед". Он тоже что есть силы прохрипел влево от себя — "Вперед", часть слова пропало в воспаленном горле, и сам он услышал только — "…реед". Сосед справа крепко выругался и полез на бруствер, а он собрался, оторвал замершие руки от груди, уперся ногами в стенку окопа и начал с ожесточением карабкаться наверх. Перехватившись правой рукой за замершее колено "Лысого", ему удалось оказаться наверху. Сосед справа уже продвинулся метров на тридцать вперед, и спина его была еле видна за падающими хлопьями снега. Он посмотрел влево. Левый сосед еще только-только вывалился из окопа животом на бруствер. Справа в разнобой, поодиночке послышались крики и ругань. Кто-то заорал во всю силу — "Ааа…", и он, подхватив этот призыв, зашагал с винтовкой наперевес, надрывно крича — "Ааа…". Эти звуки, крики тонули в снежной мгле и, казалось, глушились белым одеялом снегопада, накрывающим все поле боя. Послышались глухие звуки одиночных выстрелов. Он, повинуясь общему движению, дважды выстрелил не прицеливаясь в белую мглу. Сосед справа, видимо, устал, постоянно перебираясь через бугорки мертвецов, резко сбавил темп и перешел на простой шаг, озираясь по сторонам, он искал поддержки атакующих и, разглядев его и других соседей, приостановился, ожидая их на одной линии. Противник молчал.

Поравнявшись с соседями, он остановился, отдышался. Впереди, метрах в десяти от них, за снежной завесой, проступила колючка, увешанная запорошенными снегом трупами и прижатая к земле почти на всем протяжении. По цепи снова прокричали — «Вперед», и редкая цепь наступающих двинулась в сторону неприятеля.

Он не испытывал страха. Страха не было. Была безнадежная не проходящая усталость. Хотелось лечь и долго лежать не двигаясь и не обращать внимания на все, что делается вокруг. Цепь атакующих подошла к колючке. С правого фланга затарахтел пулемет. Сосед справа рухнул в полный рост навзничь, и издалека казалось, что он как-то чересчур картинно упал. Он где-то видел такое падение до войны, но никак не мог вспомнить где. Резкий удар в левую ногу вывел его из оцепенения. Опора слева исчезла, и он неуклюже повалился на проволоку. Через несколько секунд пулемет затих. Абсолютная тишина окутала остановившуюся атаку. Он полулежал, ни справа, ни слева движения не было заметно. Только впереди, метрах в двадцати от него, он услышал чужую речь. Говорили двое. Периодически разговор прерывался негромким смехом. Он подумал:

— Куда ползти? К ним в плен, и война для него закончится? Назад к своим, доползу ли? До этих ему сейчас ближе.

Он с трудом сполз вниз, лег на спину и, стараясь вовсю работать руками, пополз к своим, петляя среди холмиков замороженных тел. Более всего его беспокоила мысль — как бы не сбиться с дороги. Ориентиров в этом снежном царстве почти не было. Так отдыхая, в полуобморочном состоянии, он дотянул до окопа, перевалился через бугор и упал вниз головой на дно. Смеркалось, взводный наткнулся на него, лежащего неподвижно вверх лицом с открытыми глазами.

— Живой? — обрадовался взводный. — Ранен?

Он отозвался и, пытаясь что-то сказать, всего лишь прохрипел:

— Да.

— Потерпи, потерпи, я санитара пришлю, — взводный, стараясь не наступить на него, протиснулся дальше по окопу.

Снег падал ему на лицо и таял, и таял, оставляя грязные разводы. Темнело быстро. К вечеру разъяснело. Редкие снежинки уже не таяли на его замерзающем теле. Он успокоился. Он лежал и уже не обращал внимание на все, что делается вокруг».

* * *

Нянька встретила их внизу, говорливая полненькая девица с широким румяным лицом.

— Заждались мы вас, заждались, Венерочка Петровна. Ух, пуси-пуси, — она подхватила Венсу на руки. — Сейчас отдохнете, Венерочка Петровна. У нас все готово. И девочке у нас будет хорошо. У нас лес. Воздух. А воздух какой, Венерочка Петровна, не то, что там ваш городской. У нас чистый, чистый. А тишина. Тишина-то какая. Вот смотрите — пумпель ушел и тихо, тихо.

Нянька быстро семенила по живописной тропинке, вьющейся по редколесью все дальше и дальше от эстакады.

— Я уже все вам сделала. И игрушки, и спать, и гулять. Мне Сан Саныч все указал. Все, все, все.

Дорожка шла по косогору. Внизу простиралось лесное болото, живописно обрамленное дальним лесом. А по косогору тянулся заросший ров. Иногда встречались бетонные надолбы, оставшиеся еще от той давней войны.

— Сегодня четверг, а завтра пятница. Сан Саныч прибудет. Будете, Венерочка Петровна, втроем наслаждаться нашей природой, — нянька не умолкала.

Венера Петровна остановилась и спросила ее:

— А как мне вас называть?

Нянька от неожиданности открыла рот и не сразу ответила:

— Меня-то? Меня можно Паня.

— Парасковья значит, — дополнила ее Венера.

— Просто Паня, Венерочка Петровна. Сан Саныч меня зовет Панечка, — она остановилась на секунду. — А дом чудесный. Все красиво, модно. Сам Сан Саныч все устроил.

— Здесь когда-то была война, — Венера Петровна показала на бетонные надолбы на холме.

— А, эти штуки, что-то военное наверное, а может строители давно оставили, — ответила нянька.

— А вы, Паня, из этих мест? — спросила Венера.

— Да, Венерочка Петровна, я местная. Поселок здесь рядом.

— Так вы должны знать, что здесь были сильные бои, — продолжила Венера.

— Бои? Венерочка Петровна, нет, про бои мы ничего не знаем. Да вот мы и пришли.

На пригорке показался с виду уютный загородный домик, окруженный березками и соснами. Солнце уже скрылось за холмом. Дневная жара потихоньку отступала. Лесная тишина предвещала ночную прохладу и прекрасный отдых. Венера Петровна подумала:

— Была война, а сейчас тишина. А память? Зачем эта память для Пани? Ей и без памяти хорошо.

* * *

В окно светили звезды. Венса, усталая с дороги, тихо посапывала в своей кроватке, а Венера Петровна все никак не могла уснуть. Она вспомнила последний разговор с Сан Санычем, когда он почти категорически предложил ей бросить совсем свою исследовательскую работу, тем более, что в институте снова, уже в который раз, менялись порядки. Ее бывшая лаборатория, точнее ее новые начальники, опять вычеркнули ее из списка, представленных к премии. По секрету ей донесли, что кому-то не понравилось