Он просиял.

На пол полетели пластиковые файлы, заполненные какой-то бухгалтерией, отдельные бумажки, пачки денег… Деньги я рассовал по карманам. Так, что у нас еще имеется?

Корочки.

Не просто корочки — паспорта!

С фотографий на меня печально взглянули Сергей Лю, Тамара Крамская (в миру тетя Тома), Степан Крамской… а вот и я сам, единственный живой в этой галерее… В карман!

А это, это что? Свидетельство о браке — моем с Эвгленой… Не сразу я врубился ЧТО означает сия находка. Даже бросил поначалу обратно в общую кучу. Только через полминуты до меня дошло… С помощью Долби-Дэна я торопливо перебрал папки и нашел, что искал, — документы на особняк.

Ты ненормальный, остановил я себя. Зачем тебе это.

Не знаю! Чутье подсказывает — хватай…

Я взял и свидетельство о браке, и найденные документы. Кроме того, среди корочек завалялось служебное удостоверение капитана Тугашева: красная книжица с двуглавым орлом, — прихватил и ее тоже. Недоеденный мент, висевший на крюке в холодильнике, взывал: не дай сгинуть без вести, сообщи товарищам! В конце концов, последнее его желание было, чтоб я позвонил какому-то там «драматургу», — по фамилии Дыров, как сказал Неживой. Позвонить не обещаю, но…

Все пригодицца.

Дело сделано, можно уходить.

— Оденься в нормальное, — я показал музыканту на сложенные стопкой вещи. Там были брюки, рубашка, носки, галстук, — гардероб от покойного Бориса Борисовича.

Через пару минут он стал похож на пугало. Но всяко лучше, чем халат на голое тело.

— Мачо, — похвалил я его. — А теперь попробуй, возьми меня на руки. Силенок хватит?

— Обижаете, — сказал он. — Я грузовики с цементом разгружал.

И правда, разгружал. Мне даже пришлось прикрикнуть:

— Эй, аккуратнее! Здесь тебе не мешок!

— Куда идем? — деловито спросил он.

— Через задний проход, — честно ответил я.

* * *

«Черный ход», которым Эвглена приводила к себе загипнотизированных приматов, представлял собой деревянную лестницу, спускавшуюся из будуара в боковой коридор, как раз к двери на улицу. В отличие от парадной, лестница была узкой и витой. Долби-Дэн шел медленно и бережно, боясь оступиться. Он держал меня руками под задницей, лицом к себе; я обнимал его за шею. Идиллия.

Он говорил без умолку:

— В предыдущий разговор я забыл попросить вас кое о чем… хотел одну фразу в просьбу вставить… о, как эротично выразился… а то даже порнографично… но сразу не осмелился…

— Что ты все трещишь?

— Не знаю… Зуд какой-то… Хотел пригласить вас в гости.

— В общагу?

— Нет, туда я не вернусь… Какой из меня теперь, к чертям собачьим, музыкант…

— Вот только про собак не надо. Тем более, про их чертей.

— Извините… К маме поеду.

— Лучше помолчи, береги дыхание.

— Если у тебя есть фонтан, дай отдохнуть и фонтану… Приедете к нам?

— Само собой. Если ничего не случится.

— Да-да, вы правы, пикник на обочине — не самый актуальный сюжет… Я тоже предпочитаю удачные попытки к бегству…

Добрались до самого низу — тут-то нас и обломали. С лестницы в коридор было не выйти: дверь закрыли, причем, не на ключ — если б на ключ! Примитивно подперли. Похоже, стульями. При ударе — характерно громыхало. Дверь приоткрывалась на крохотную щелочку и застревала.

— Я так и знал, что ты сюда двинешь, — долетел с той стороны голос Балакирева.

Скотина! Небось, натащил в коридор все стулья, какие были в гостиной, — для надежности. Вот, значит, почему он не поднимался на второй этаж, умник. Бросил своего дружка, не поддался на мои подсказки. Придумал собственную программу действий…

— Кинуть меня хотел? — Балакирев ликовал. — Нет, пидор гнойный, не сбежишь! Я поднимаюсь!

Я сказал ему, форсируя громкость:

— Нет, это я спускаюсь! Жди в гостиной!

И Долби-Дэн попер меня обратно, сражаясь с двойной силой тяжести. Сам бы я по этой лестнице карабкался, как на пик Коммунизма, с ночевками, привалами и глюками от кислородного голодания.

— Я от мамочки ушел, я от Леночки ушел, а от тебя, пидор гнойный, и подавно… — бормотал мой славный носильщик, шумно дыша мне в ухо.

— Молчи, Даня, молчи, — заклинал я. — Скорей надо.

— Балакирев… Какую фамилию испоганил…

— У Петра Первого был шут с такой фамилией. Считай, что это его потомок.

— Я понимаю…

Опять будуар.

— …Поставь меня, отдышись.

— Вы говорили — скорей.

— Да, хорошо бы. Он мог новых дружков позвать. И вообще, вдруг еще кто заявится?

— Тогда в Зеленограде отдышусь.

— Тебе сколько лет?

— Ах, много, сударь, восемнадцать…

* * *

…Балакирев ждал наверху, в палате: все-таки поднялся, параноик!

— Повернись, — велел я студенту. — Иди боком, чтоб я его на мушке держал.

Балакирев увидел Долби-Дэна и ошалел. Его квадратную витрину перекосило:

— Стой! А этот чего?

— Этот — со мной.

— Оборзели, бля… Так. Этот никуда не идет.

— А то что? Пристрелишь?

— Его — пристрелю!

— Я мог бы запретить тебе и пальцем его трогать, но мне на этого парня начхать. Он никто, он мои ноги. Я и так могу уйти, без ног. А вот как тебе потом невесту вызволять — не знаю, не знаю…

— Ты все равно не отдашь ключ, сука!

— А ты рискни, сука, вдруг отдам.

— Почему ты, сука, через тот ход пошел?

— Там было ближе, сука.

Он мучительно задумался. Я решил ему помочь:

— У тебя что, Вадик, есть выбор?

— Ладно, валите, — решил он.

— Ты — перед нами.

Так и вышли на лестницу: первым — Плохой, Хороший — вторым, а Злого несли на руках. Вестерн, сгори он в печи… Долби-Дэн дышал, как загнанная лошадь, но терпел, терпел. Так и спустились вниз.

— Освободи дорогу, — сказал я Вадику. — Отойди в тот конец гостиной и подожди.

— Давай ключ от подвала! — истерично выкрикнул он и вдруг вскинул пистолет.

Мой ответ был симметричным. Опять мы стояли, два психопата, ствол к стволу, мерялись нервами; а время тикало, и таяли шансы спокойно исчезнуть отсюда, потому что не могло мне везти бесконечно…

А ведь ключ он и вправду искал, если судить по разгрому! Золу из камина выгреб, дурень, — как я советовал. Ковер скатал, стол перевернул. Стульев осталось мало, но и их, надо думать, не миновал пристальный досмотр, — включая те, которыми он подпер дверь.