Высокий, с оливковой кожей воин полюбовался на стаю незнакомых птиц в голубой бездне, затем двинулся дальше и дошел до дальнего конца двора, где выход на улицу перегораживали громадные решетчатые ворота. За толстыми, покрытыми ржавчиной прутьями фигуры охранников были еле видны. Икарий остановился лицом к воротам и стоял неподвижно; в ослепительных лучах солнца чудилось, будто воин-ягг только что шагнул с бордюра слева от него, поблекший и ободранный, как все древние герои.

Нет, он не герой. Никому и никогда не казался героем. Оружие – не более того. И все же… он живет, дышит, а тот, кто дышит, – больше чем оружие. Горячая кровь в жилах, грациозные движения, кавардак мыслей и чувств в черепушке, понимание огнем горит в глазах. Слишком долго Безымянные стояли на коленях у каменного порога. Поклонялись дому, крепкому фундаменту, гулким комнатам – а почему же не живущим, дышащим обитателям, которые могли населять этот дом? Почему не бессмертным строителям? Храм был священной землей не сам по себе, а благодаря богу, для которого построен. Однако Безымянные так не считали. Поклонение, доведенное до абсурда, как подношение в складке скалы, нарисованное кровью на потрепанной поверхности… Ох, не для меня все это, все эти мысли, от которых стынет душа.

Грал, весь в ранах и шрамах от предательств. Тех, что ждут в тени каждого человека – ведь мы и дом, и жильцы. Камень и земля. Кровь и плоть. И так мы будем являться в старые комнаты, бродить знакомыми коридорами, пока, повернув за угол, не наткнемся на незнакомца, который окажется нашим самым страшным отражением. А потом обнажаются клинки, и кипит жизненная битва, год за годом, подвиг за подвигом. Мужество и подлое предательство, трусость и бешеная злоба.

Незнакомец заставил меня отступать. Шаг за шагом, пока я не потерял себя, – какой безумец посмеет трезвонить о своем позоре? Кто будет черпать удовольствие, ощущая зло, и получать удовлетворение от его горьких даров? Нет, мы укрываемся собственной ложью. Разве я не повторяю клятвы о мести каждое утро? Не шепчу проклятия всем, кто причинил мне зло?

А теперь я осмеливаюсь судить Безымянных за то, что они натравливают одно зло на другое. Что тогда делать мне в этой жуткой схеме?

Таралак взглянул на Икария, застывшего лицом к воротам, словно статуя, колышущаяся в волнах жара. Мой незнакомец. И кто же из нас зло?

Шипя что-то себе под нос, он отделился от стены и, пройдя через подворье, через волны жара, остановился рядом с яггом.

– Если оставишь оружие, – сказал Таралак, – можешь свободно ходить по городу.

– И могу свободно передумать? – Икарий криво усмехнулся.

– Это ничего не даст – кроме, наверное, нашей немедленной казни.

– Воспринимать ее как милость?

– Ты сам этому не веришь, Икарий. Ты просто меня дразнишь.

– Это может быть правдой, Таралак Вид. А что касается города, – он покачал головой, – я еще не готов.

– Император примет решение в любой момент…

– Не примет. Время есть.

Грал сердито посмотрел на ягга.

– Почему ты так уверен?

– Потому, Таралак Вид, – тихо и размеренно произнес Икарий, поворачиваясь и устремляясь прочь от ворот, – что он боится.

Тебя? А что он знает? Семь Святых, кто знает историю этой земли? Ее легенды? Их предупредили об Икарии и обо всем, что ждет внутри него?

Икарий исчез в тени за входом в здание. Через дюжину быстрых ударов сердца Таралак двинулся следом – не чтобы составить сомнительную компанию яггу, но чтобы найти того, кто ответит на кучу одолевавших его вопросов.

Варат Тон, когда-то заместитель атри-преды Йан Товис, свернулся в клубок в углу пустой комнаты. Когда Йан Товис вошла, он только вздрогнул и даже не поднял голову, чтобы взглянуть на нее. Этот человек в одиночку провел Таралака Вида и Икария через Пути – туннель, распахнутый неизвестной магией, через все владения, по которым пролегало их путешествие. Атри-преда сама видела вздувшуюся рану – выходные врата; сама слышала визгливый звук, который словно заползал в грудь и сжимал сердце; она смотрела, не веря своим глазам, на появившиеся из врат три фигуры – двое тащили третьего…

Больше выживших не было. Никого. Ни эдур, ни летерийцев.

Разум Варата Тона помутился. Не в силах объяснить что-нибудь членораздельно, он бормотал, вскрикивая каждый раз, как кто-нибудь к нему приближался, и не мог – или не хотел – оторвать взгляд от лежащего без сознания Икария.

Таралак Вид тогда хрипло говорил: «Все мертвы. Все до одного. Первый престол разрушен, защитники убиты – выстоял только Икарий, но даже он был серьезно ранен. Он… он достоин вашего императора».

Однако грал повторял это с самого начала. На самом деле точно никто ничего не знал. Что же произошло в подземной гробнице, где стоял Первый трон?

Ужасные новости на этом не закончились. Трон Тени тоже был разрушен. Йан Товис вспомнила отвращение и ужас на лицах тисте эдур, когда до них дошел смысл слов, сказанных Таралаком Видом с жутким акцентом.

Нужна новая экспедиция. Необходимо понять истину этих заявлений.

Врата закрылись, выплюнув выживших так же жестоко и мучительно, как открывались, под какофонию воплей, как будто кричали потерянные души. Пришло известие о потерях флота от вождей эдур, которые пытались прорваться в Пути. Травма, нанесенная хаотичным разрывом, каким-то образом запечатала все возможные проходы к месту Трона Тени и к Первому трону т’лан имассов. Навсегда ли? Даже попытки дотянуться, предпринятые вождями, обращались дикой болью. Горячо, рассказывали они; сама плоть существования горит огнем.

Однако Йан Товис мало интересовали такие материи. Она потеряла солдат, и самая горькая потеря – ее заместитель, Варат Тон.

Она смотрела на него, скорчившегося в углу. И об этом мне придется рассказывать его жене и детям в Синецветье? Летерийские лекари пытались исцелить Тона, но безуспешно – раны его разума оказались неподвластны их умениям.

Стук сапог по коридору за спиной. Йан Товис отступила в сторону, и вошла стражница, сопровождающая босоногого подопечного. Еще один «гость». Монах с теократического архипелага Кабал, который, как ни странно, добровольно присоединился к флоту эдур – как выяснилось, следуя давней традиции предоставления заложников, чтобы смягчить потенциального врага. В то время флот эдур был уже чересчур потрепан, чтобы представлять серьезную угрозу, и зализывал раны после столкновения с жителями Измора, но это ничего не значило: такая традиция первого контакта с чужеземцами была официальной политикой.

Монах-кабалиец, стоящий на пороге комнаты, был всего по плечо Сумрак. Худой, лысый, круглое лицо скрыто под толстым слоем краски, ослепительно-яркой, представляющей маску веселья. Йан Товис не знала, кого ожидала увидеть, но уж точно не… это.

– Благодарю, что согласились его осмотреть, – промолвила она. – Как я понимаю, вы обладаете талантами целителя.