Марвика все сильнее охватывал гнев.

– Прекратите это, – процедил он сквозь зубы. – Зачем вы по доброй воле устраиваете спектакль?

– Но вы же сами сказали. Я нахальная. Бесстыдная.

Он шумно втянул носом воздух.

– Я никогда не имел в виду…

– Разве? – Их сапоги гулко стучали по деревянным ступеням, которые вели к променаду. – Но вы не переживайте! Вам бояться нечего. Я уверена, они с радостью отвесят вам по поклону, шаркнув ножкой. И даже если бы вы не были герцогом… Мужчин за такое никогда не ругают.

Аластер подыскивал подходящие слова, но единственный ответ на ее замечание был прост.

– Прошу прощения, – спокойно промолвил он. – Я говорил опрометчиво. Не подумав.

– Разумеется. – Оливия кивком головы указала на хлебную лавку, в которой кто-то прятался в тени. – Булочник – мистер Портер – был очень добр к маме, чего не скажешь о его жене. Увидев маму на улице, она отворачивалась.

– Глупцы! – бросил герцог.

– По сути, добродетельные прихожане. Это миссис Портер и мисси Дейл вступили в заговор, чтобы выгнать маму из общины. У мамы не было доказательства, что ее крестили – вот с помощью чего они до нее добрались.

Боже! Как это низко и жестоко! А еще это самый быстрый и эффективный способ изолировать человека от общества – особенно от такого маленького, как в Алленз-Энд. Шевельнув рукой, Марвик крепче сжал руку Оливии.

Но она, фыркнув, выдернула свою руку.

– Я была рада этому. Викарий вел невероятно нудные службы.

Герцог заставил Оливию остановиться в двадцати шагах от уставившихся на них матрон. И вспомнил собственные слова, которые сказал ей в карете: «У вас тут не осталось друзей?».

Никогда в жизни он не был так безрассудно жесток.

– Я тоже был одинок, – проговорил он, – когда был мальчиком. О моих родителях сплетничали, над ним насмехались, изгоняли их из общества. Но это был не мой крест, и я не должен был его нести. И вы не должны нести чужой груз.

На ее лице появилось какое-то жалкое, ранимое выражение – он не хотел бы вновь увидеть его. Без сомнения, в его власти позаботиться о том, чтобы Оливия больше никогда так не выглядела. Иначе к чему тогда власть?

– Но не все были столь ужасны, – тихо продолжила она. – Викарий сказал ей, что это не важно, но мама так никогда и не вернулась в церковь. Признаться, к концу она вообще очень редко выходила из дома.

Что-то в нем щелкнуло, он резко вздохнул.

– Она решила не выходить из дома, – вымолвил он.

– Вы думали, вам первому пришло в голову такое решение?

Аластер был ошеломлен, как будто его неожиданно толкнули в стену.

– Но вы же никогда не прятались.

В его голосе звучала горечь? Или обычное любопытство?

– Они не заслуживали того, чтобы прятаться от них. – Она посмотрела на матрон через его плечо. – А там стоит модистка. Бертраму приходилось привозить маме шляпки из Лондона. Мистер Арнделл их ей не продавал – его жена запретила.

– Черт возьми, да я куплю вам все шляпки в этой деревне!

Поморщившись, Оливия встретилась глазами с матронами, которые стояли на другом конце деревянного помоста.

– Да не нужны мне здешние шляпки, – отчетливо и громко произнесла она. – Они все тут просто ужасные.

Аластер повернулся, чтобы вместе с ней поглазеть на женщин. Две из них были примерно того же возраста, что миссис Хотчкисс, а третья оказалась совсем молоденькой, и можно было бы даже подумать, что она ровесница Оливии, да только кислое выражение лица делало ее куда старше.

– Какое несчастье, – сказал он, – что эти мелкие городки умудряются собирать весь мусор.

Старшая из матрон развернулась и, громыхая туфлями по помосту, направилась к дороге. Через мгновение молодая дамочка с кислой физиономией, подобрав юбки, направилась следом за ней.

– О! – прошептала Оливия. – Это действительно приятно.

Экипаж поравнялся с ними, лошадь забила копытом.

– Вы, по сути, прошли сквозь строй, – заметил Аластер. – Давайте-ка уедем из этой преисподней.

Оливия позволила герцогу помочь ей сесть в экипаж. Но как только дверца захлопнулась, она тут же сказала:

– Это не было прохождением сквозь строй. Проходя сквозь строй, человек чувствует боль. А меня никогда не интересовало их доброе мнение.

– Само собой.

– Правда. Никогда. – Она посмотрела на Марвика со странной мимолетной улыбкой. – Только не думайте, что я хотела, чтобы они извинились за прошлое. Мне просто захотелось на минутку оказаться на месте мамы – теперь, когда я настолько опытна, что в состоянии сделать это. Но как выяснилось, я не могу. Потому что ее всегда волновало, что они думают. Когда я была маленькой, я решила, что никто, кроме меня самой, не сможет меня погубить. И только сегодня я поняла, что сдержала данное обещание. Их взгляды были мне безразличны.

Аластер молча оценивал ее слова. Оливия действительно имела в виду то, что говорила. Это не было спектаклем или бравадой.

– Но я бы очень хотела, – добавила она, – чтобы вы больше не называли меня бесстыдной. Потому что ваше мнение я ценю. – Она поморщилась. – Хотя, возможно, этого делать не стоит.

– Это не было оскорблением. – Помоги ему, господи, если он еще когда-нибудь скажет это слово в оскорбительном смысле. – Я предложил вам быть настолько бесстыдной, насколько вам хочется.

Наклонив голову, Оливия посмотрела на него с улыбкой и удивлением.

– Правда? Но, кажется, я и впрямь удивила вас в поезде. А я бы не хотела топтать ваши нежные чувства…

Взяв Оливию за талию, он подтащил ее к своему месту в экипаже и посадил к себе на колени.

Она оказалась мягким, удивленным, смеющимся, вырывающимся горячим свертком в его руках.

– Боже! – воскликнула она и охнула, теряя равновесие. Аластер удержал ее за талию, и Оливия обвила его шею руками и широко улыбалась. – Кажется, вы предпочитаете, чтобы я была бесстыдной.

Марвик зарылся лицом в ее волосы, втянул ее запах, стал дышать ею. Пусть поселится в его легких. Пусть проникнет в каждую его пору. От нее пахло розами, но теперь он понимал, что косметика тут ни при чем – мыло в квартире было из касторового масла и щелочи. Так что этот запах был не ароматом цветочной воды, а ароматом самой Оливии, какой-то алхимической эссенцией ее странной натуры. Ее изумительной натуры. Благоухающая розами отвага, равнодушная к условностям.

Оливия заговорила снова – на этот раз менее уверенно.

– Думаю, что и самой себе я больше нравлюсь бесстыдной.

У него не было ответа на эти слова. Аластер забылся, наслаждаясь ее волосами. Он потерся об Оливию, как кот, позволяя ее волосам погладить его веки, щеки. Он не просто восхищался ею. Он ужасно хотел ее, но эта жажда заключалась не только в страсти. Когда-то он хотел украсть ее надежды, но если бы он смог в течение часа походить в ее облике, ему бы это удалось – хотя бы для того, чтобы почувствовать, как такая отвага, упакованная в мягкую и ароматную плоть, может быть завоевана столь элегантно.