Боль от удара Льюиса Брисбена не сразу дошла до сознания, как будто мое тело не могло поверить в произошедшее. Когда она наконец дала о себе знать, в левом ухе гудело и щелкало, и мне пришлось ухватиться за стену, чтобы удержаться на ногах. В голове снова и снова звучал рвущий душу стон Грейс.

На миг перед глазами промелькнуло лицо матери Грейс, совершенно безучастное, как будто оно не успело еще принять никакого выражения, а потом ее отец снова набросился на меня.

— Я убью тебя! — рявкнул он.

Я непонимающе смотрел на его кулак; в ушах до сих пор стоял звон от первого удара. Большая часть меня была поглощена Грейс, которая лежала на больничной кровати, а те крохи внимания, что я мог уделить Льюису Брисбену, не давали возможности поверить, что он сейчас ударит меня во второй раз. Я даже не шелохнулся.

Не успел он дотронуться до меня, как пошатнулся и потерял равновесие, и тут зрение и слух стремительно вернулись ко мне, и я увидел, что Коул оттаскивает его от меня, точно мешок с картошкой.

— Спокойно, дядя, — сказал ему Коул, потом, обращаясь к сестрам, добавил: — Что смотрите? Помогите этому парню.

Сестра предложила мне льда, и я покачал головой, но взял полотенце, чтобы приложить к рассеченному лбу.

— Я сейчас тебя отпущу, — сказал Коул мистеру Брисбену. — Не заставляй меня сделать так, чтобы нас обоих выставили из больницы.

Я стоял, глядя, как родители Грейс пробираются к ее постели, и не знал, что делать. Все, на чем держалась моя жизнь, рассыпалось в прах, и я не понимал больше, кто я и где.

Я поймал на себе взгляд Коула и вспомнил, что так и держу в руке полотенце, а из рассеченного лба медленно струится кровь. Я приложил к ссадине полотенце. От движения перед глазами замелькали разноцветные точки.

— Прошу прощения… Сэм? — произнесла медсестра у меня за спиной. — Поскольку вы не ближайший родственник, вам нельзя здесь находиться. Они попросили вывести вас из палаты.

Я молча смотрел на нее и чувствовал себя совершенно выпотрошенным. Что я должен был ей сказать: «Там, на этой кровати, вся моя жизнь. Пожалуйста, позвольте мне остаться»?

Взгляд у медсестры был сочувственный.

— Мне действительно очень жаль. — Она покосилась на родителей Грейс, потом посмотрела на меня. — Вы правильно сделали, что привезли ее сюда.

Я закрыл глаза; перед ними все еще плавали цветные пятна. Нужно было поскорее где-нибудь присесть, иначе мое тело сделало бы это за меня.

— Можно мне хотя бы сказать ей, что я ухожу?

— Думаю, не стоит этого делать, — бросила медсестра, спешившая мимо с каким-то предметом в руках. — Пусть думает, что он здесь. Он сможет вернуться, если… — Она вовремя спохватилась и не договорила. — Скажи ему, чтобы не уходил далеко.

Сердце у меня на миг остановилось.

— Идем, — сказал Коул. Он оглянулся через плечо на мистера Брисбена, который смотрел на меня с непонятным выражением. — Это ты сукин сын, — сказал Коул и ткнул в него пальцем. — У него больше прав быть здесь, чем у тебя.

Но любовь нельзя измерить документально, поэтому мне пришлось оставить Грейс в палате.

КОУЛ

Когда приехала Изабел, сквозь волнистое стекло в окнах больничного кафетерия уже начинал просачиваться свет утренней зари.

Грейс умирала. Мне удалось вытащить это из сестер, прежде чем я ушел. Ее неукротимо рвало кровью, ей давали витамин К и делали переливания, надеясь замедлить процесс, но конец был уже близок.

Я пока не сказал об этом Сэму, но, думаю, он и сам все знал.

Изабел бросила на стол передо мной смятую салфетку. Я не сразу сообразил, что это та самая салфетка из забегаловки, на которой я нацарапал график. Потом разобрал написанное большими буквами «АМФ» и вспомнил, сколько всего о себе рассказал Изабел. Она плюхнулась на пластиковый стул напротив меня, очень сердитая и кричащая об этом каждой своей черточкой. На ней не было ни грамма косметики, если не считать размазанной вокруг глаз туши для ресниц, да и та, очевидно, осталась со вчерашнего дня.

— Где Сэм?

Я кивнул в сторону окна. Сэм казался черным пятном на фоне темного неба. Сцепив руки за головой, он смотрел в никуда. Все вокруг него шевелилось и изменялось: медленно восходящее солнце окрасило стены в оранжевый цвет, передвигались туда-сюда стулья, работники больницы входили и уходили со своими завтраками, копошилась со своей шваброй и табличкой «Осторожно, мокрый пол» санитарка. И только Сэм был как столб, вокруг которого творилась вся эта круговерть.

— Зачем ты здесь? — бросила Изабел.

На этот вопрос я до сих пор не знал ответа.

— Чтобы помочь, — пожал я плечами.

— Так помогай, — сказала Изабел и придвинула ко мне салфетку. — Сэм! — позвала она, уже громче.

Он опустил руки, но не обернулся. Откровенно говоря, я был удивлен, что он вообще пошевелился.

— Сэм, — повторила она, и на этот раз он все-таки повернулся к нам. Она указала на стойку и кассу самообслуживания в другом конце зала. — Принеси нам кофе.

Не знаю, что было более удивительным: что Изабел велела ему принести кофе или что он подчинился, хотя и без всякого выражения. Я перевел взгляд на Изабел.

— Ого. А я-то думал, что уже видел вершину твоего бессердечия.

— Это я еще милая, — отрезала Изабел. — Что толку стоять и смотреть в окно?

— Ну, не знаю, может, вспомнить счастливые дни, которые он провел со своей девушкой, пока она не умерла?

Изабел посмотрела мне прямо в глаза.

— Думаешь, это поможет тебе с Виктором? Когда я думаю про Джека, все это без толку. — Она ткнула пальцем в салфетку. — Поговори со мной. Об этом.

— Не понимаю, какое отношение это имеет к Грейс.

Сэм принес два стаканчика с кофе и поставил один передо мной, а второй перед Изабел. Себе он ничего не взял.

— С Грейс происходит то же самое, отчего умер тот волк, которого вы с ней нашли, — сказал он хрипло, как будто после долгого молчания. — Слишком уж отчетливый запах. Это оно.

Он встал у стола, как будто сесть значило согласиться с чем-то.

Я взглянул на Изабел.

— С чего ты решила, будто я могу сделать то, что не под силу докторам?

— Потому что ты гений, — отозвалась Изабел.

— Они тоже гении, — возразил я.

— Потому что ты знаешь, — сказал Сэм.

Изабел снова придвинула ко мне салфетку. И я снова очутился за одним столом с отцом, а он формулировал мне задачу. Я шестнадцатилетний сидел на его лекции, и он просматривал мою работу в поисках признаков того, что я пойду по его стопам. Я присутствовал на очередном награждении его премией, и он, окруженный типами в хрустких сорочках и бабочках, не терпящим возражения тоном заявлял им, что меня ждет блестящее будущее.