— Не извольте беспокоиться, Елизавета Александровна, мы на фронте ко всему привыкли. Не один раз голодными спать ложились. Я, с вашего позволения, сам завтра этими вопросами займусь. Отдыхайте, пожалуйста. Вы сами за сегодняшний вечер переволновались изрядно. — Немного помолчав, он добавил: — Я там в коридоре диванчик видел. Так я на нем и устроюсь, на всякий случай. Не дай Бог, ночью чего-нибудь приключится, так вы уж позовите. У меня сон легкий, я услышу.

С этими словами Власов вышел из комнаты. Спустившись вниз, он снова вошел в каминную. Мария Сергеевна сидела около камина, на коленях у нее лежал малыш, а Павлик сидел на диванчике рядом с какой-то молоденькой девушкой.

— Простите мое невежество, но как мне к вам обращаться?

— Зовите по имени-отчеству. Сейчас вокруг творится такое, что все эти «светлости» и «сиятельства» уже ничего не значат. Андрей Егорович, я сказала Семену, чтобы он нашел вам что-нибудь поесть. Он вас и на ночь устроит. Глафира, проводи Андрея Егоровича, — при этих словах сидящая на диванчике девушка встала.

— Это успеется, Мария Сергеевна. Не могли бы вы мне рассказать, что в городе творится. Пока Артамон Михайлович в Петрограде в госпитале лежал, я там много чего насмотрелся. Поэтому мне знать надо, чего здесь-то ждать.

— Ничем я вам, Андрей Егорович, не помогу…

— Вы уж меня простите, Мария Сергеевна, но не могли бы вы меня просто Андреем звать. Непривычный я к такому обращению, смущаюсь.

— Ну, что ж, Андрей так Андрей. Так вот, ничем я вам в этом вопросе не помогу. Мы здесь живем от всего мира оторванные, что где происходит, не знаем. Доктор Добрынин, что приезжает Андрюшеньку проведать, особенно не откровенничает, чтобы Лизоньку не волновать — ей ведь самой кормить приходится. Только что ни ночь, за Волгой пожары, то здесь, то там. Нетрудно догадаться — усадьбы дворянские жгут. Вы лучше с Семеном поговорите.

— Спасибо, Мария Сергеевна. Я так и сделаю.

С этими словами Власов повернулся к Глафире, и та молча пошла к дверям. Власов последовал за ней.

В огромной кухне, где в былые времена суетились никак не меньше десяти человек, на краю стола был приготовлен для Андрея более чем скромный ужин: кусок хлеба и кружка молока. Около стола, пригорюнившись, сидел дворецкий.

— Ну что, — сказал, входя, Андрей, — давай знакомиться. Как меня зовут, ты уже знаешь. А как тебя по батюшке?

— Александрович. Только давай без отчества. Зови, как я привык, Семеном. Садись, Андрей, поешь, что Бог послал. Эх! Да в былые времена тебя за то, что ты Артамона Михайловича от смерти спас, тут на руках носили бы, — тоскливо сказал Семен. — А сейчас… Совсем народ обезумел…

— Семен, а что тебя Артамон Михайлович Кошкиным-Мышкиным назвал? Ну тогда, во дворе.

— А фамилия моя Кошечкин. Один из предков моих за господскими кошечками приставлен был смотреть, вот оттуда и фамилия моя произошла. А Мышкиным он меня в детстве прозвал. Он же один в доме рос, скучно ему было. Вот он и говорил, давай, мол, в кошки-мышки играть. Я тогда молодой был, бегал с ним по саду, играл…

— Понятно. Семен, я так разумею. Я человек служивый, но и ты тоже вроде как на службе состоишь. Я не для того его благородие от смерти спас, чтобы здесь его на произвол судьбы бросить. Оружие в доме есть?

— Как же не быть? — удивился дворецкий. — Ружья охотничьи в кабинете на ковре не для красоты висят. Хотя, правду говоря, глядя на них, залюбуешься, да и цены они немалой. Хозяева-то раньше часто на охоту ездили. А зачем тебе?

— Охотничьи, говоришь? Это хорошо, это нам привычно. Я сам с Севера, у нас там, почитай, вся деревня охотники. Тем и живем. А затем они мне, мил человек, чтобы семейство Артамона Михайловича защитить, если приключится чего.

Покончив с едой, Власов свернул себе «козью ножку» и с наслаждением закурил.

— Ты вот что. Ты мне расскажи, что тут у вас делается? В городе? В округе? Надо же мне понять, чего откуда ждать придется. — Власов приготовился слушать обстоятельный рассказ, но ошибся.

— Не знаю я, — растерянно сказал Семен. — Я никуда из усадьбы не выхожу. Боюсь их одних оставить. Защитник из меня, конечно, сам видишь, какой, а только, думаю, если погибать, так всем вместе. Как же я жить-то смогу, если их поубивают, а я останусь? Я же с обрыва, что возле теплицы, головой вниз брошусь. Там высота большая, убиться хватит.

— Так, — протянул Андрей, — Кто же тогда продукты приносит? Откуда молоко, хлеб?

— А это Катерина с Петькой, Злобновы, брат с сестрой, они в город ездят. У нас одна лошадка осталась, старая уже, еле ходит. Остальных-то всех каких для фронта позабирали, а каких просто свели. А я воспрепятствовать не смог, — Семен не выдержал и заплакал.

— Ты, Семен, не казнись. Плачь не плачь, а ничего уже не поправишь. Давай думать, как нам сейчас быть. Говори, что это за Злобновы такие, и почему вашу усадьбу до сих пор не тронули?

Все еще всхлипывая, Семен начал свой рассказ.

Мать Артамона Михайловича после рождения единственного ребенка долго болела и для восстановления здоровья переехала с сыном в это поместье, а отец — Михаил Николаевич — остался в Санкт-Петербурге, ему служба не позволяла надолго уезжать, но жену с сыном навещал регулярно. Одной из горничных в доме была Анфиса, по словам Семена, девица вертлявая и нахальная. Вот в один из приездов хозяина грех и приключился.

— Фиска-то сама Михаилу Николаевичу все старалась на глаза почаще попадаться, крутилась возле него. А он мужчина видный, кровь с молоком, природа в нем так и играла. Жена болезненная, ей не до плотских утех было, вот он и созорничал. Фиска-то потом плакалась. Говорила, надеялась, что он ее с собой в столицу возьмет. А он погостил да и уехал. А когда все открылось, барыня сильно гневалась, но потом отошла и выдала Фиску замуж за Петьку Злобнова. Он здесь в усадьбе садовником был. Приданое дала хорошее, денег на обзаведение, но только велела с глаз долой убираться. Вот они и съехали в Слободку. Это деревня такая в Ивановском уезде, у Петьки родственники там были. Родила Фиска Катерину, а потом, много спустя, Петьку. У Злобновых старшего сына всегда по отцу называют. Да только не дал ей Бог счастья, да и поделом, я так думаю.

— Ты бы, Семен, покороче говорил, а то до утра просидим. — Настоящее волновало Власова гораздо больше, чем хоть и увлекательная, но очень уж длинная история семьи Злобновых.

— А если короче, Андрей, то не поймешь ты ничего. Потому и не торопи. Все в свой черед расскажу.

И Кошечкин, не торопясь, продолжил:

— Злобнов-то фамилию свою недаром получил. Очень уж скверный у него характер. Он Фиску поедом ел, все Катькой попрекал. Ну она аккурат перед войной и померла. В армию Петьку не взяли — болячку какую-то нашли. Так он хозяйство свое бросил, по правде говоря, и бросать особо было нечего, и в город подался. А Катьку с Петькой сюда привез, просил, Христа ради, приютить сирот. Артамон Михайлович дозволил им здесь жить, а Катьку в горничные определил.