На экранах пульсировали импульсы, змеились синусоиды, трепетали разноцветные зубцы. Офицеры в наушниках принимали информацию, передавали в микрофоны команды и коды, каждый из которых описывал поведение ракеты, — ее двигателей и топливных блоков, управляющих органов и телеметрических систем. Алексею казалось, офицеры были соединены с ракетой своими органами, питали ее живыми соками, сплелись нервными волокнами и кровяными сосудами. Были донорами ракеты, пересадили в нее свои почки, печень, полушария мозга.

Конструкторы, обступившие стол, уткнувшиеся в чертежи испытатели, представители корпораций и фирм, военпреды и инженеры заводов были носителями колоссальных знаний, владели невиданными технологиями, воплотили в ракете мечты и прозрения. Они воздействовали на ход исторических процессов, участвовали в мировой борьбе и соперничестве. Созданная ими ракета своим острием вытачивала желоб, по которому польется грозный поток истории. Их интеллект обладал могуществом. Терпение и воля делали их хозяевами мира. Этика государственного служения превращала в героев. Но было странно видеть их неказистые одежды, провинциально повязанные галстуки, несвежие рубашки, невычищенную обувь. Их затрапезный вид не мог соперничать с кумирами телеэкранов. С блистательными стилистами и спортсменами, великолепными режиссерами и модельерами, актерами и эстрадными певцами. Они были не видны народу, которого развлекали фигуристы и дурачили светские львицы, предлагая эталоны поведения и образцы для подражания. Алексей чувствовал порочность уклада, в котором лучшие люди страны были спрятаны в тень, а глаза слепили глянцевые обложки с гламурными красавицами и мнимыми суперменами.

— Внимание, до старта осталось десять минут, — раздался металлический голос из репродуктора, и эти металлические слоил заставили быстрее бежать по экрану синусоиды и импульсы, теснее сдвинуться конструкторов и военных.

Алексей наблюдал со стороны за работой одухотворенных людей, следы переутомления на простых русских лицах, обыденных и знакомых, какие встречаются у заводских проходных, в селах и рабочих городках, в переполненных электричках. Он любил эти лица, испытывал к ним благоговение и любовь. Они были лучшими из русских людей, искупая царившие повсюду праздность, потерю смысла, духовное прозябание. Они были русские витязи, не сдавшиеся мертвящим силам, тлетворным энергиям, ведущие бой за русское возрождение. Ему вдруг показалось, что он их уже видел однажды. Они были столь типичны, что напоминали героин кино, только те талантливо вживались в героический образ, а эти сами являлись героями.

Он вдруг почувствовал на себе чужой взгляд. Невысокий, сгорбленный, очень худой человек с заостренным носом, впалыми щеками и тревожными взглядом, единственный из всех, наблюдал за ним. Такая болезненность, худоба и мучительная тревога в глазах бывает у горбунов. Человек был в нейлоновой куртке, которая топорщилась на загривке, скрывая бугор. Казалось, он что-то хочет сказать Алексею, передать тревожную весть. Но снова щелкнул репродуктор, и металлический голос произнес:

— До старта осталось пять минут.

Холодный голубоватый огонь над лесами недвижно горел. Невидимая ракета была окружена тысячами неслышных сигналов. В ней пробегали бессчетные импульсы, переливались бесшумные волны, подбираясь к ядру, готовому воспылать и взреветь.

Алексей испытывал небывалое волнение. Его допустили в святая святых обороны. Сделали участником действа, от которого зависела участь России. Ему доверяли, на него уповали. Ему предлагали посвятить себя делу Империи, внести свой посильный вклад в ее безопасность. Взять в свои руки отточенный меч государства.

— Стартовая готовность «два», — произнес металлический робот.

Алексей сознавал — либо ракета взлетит, и оборона России окрепнет, и враг, желающий погубить страну, будет остановлен. Либо ракета взорвется на старте, и откроется брешь, в которую устремятся бесчисленные ракеты врага, зальют страну ядовитой расплавленной магмой. Что может сделать он, пленник неясной интриги, провинциальный историк, которому навязывают роль самозванца? Как может помочь России?

— Стартовая готовность «один», — возвестил металлический робот.

Ему вдруг открылось, — подобно сидящим у экранов ракетчикам, он подключит к ракете свое сердце. Внесет, живое, пульсирующее, в тело ракеты. Поместит среди электронных блоков контейнеров с топливом, металлических раструбов.

Страстным порывом, глубоким вздохом, молниеносным усилием он разъял себе грудь. Перенес брызжущее сочное сердце из груди, через леса, под моросящим дождем туда, где горел голубой огонь. Вбросил сердце в ракету. Стало тяжко дышать. В груди заухало, заломило в висках. Он чувствовал грудью непомерную тяжесть ракеты, ее угрюмую жизнь, частью которой он стал.

— Начинается обратный отсчет… Десять, девять, восемь…

Он сделал выбор — отдал свое сердце ракете. Принес себя в жертву Родине. Так поступали до него «Сыны Отечества», слуги Империи, русские аристократы. Он, самозванец, поступил так, как если бы был цесаревичем.

— Семь, шесть, пять…

Ему было страшно. Синий огонь таил в себе его смерть. Ему оставались последние секунды перед разрывом сердца. Еще было время одуматься, изъять из ракеты сердце, поместить обратно в грудь. Отделить свою судьбу от горькой судьбы России. Но он стоял, слыша удары пульса, глядя на одинокий льдистый огонь.

— Четыре, три, два…

Он прощался с жизнью, зная, что проживает последние секунды. Молитвенно, с последней нежностью и любовью, подумал о Марине — ее золотистые изумленные брови, зеленые глаза, ненаглядные легкие руки возникли перед ним.

— Один, ноль…

В лесах полыхнуло, будто моргнула глазница. Там, где сиял мертвенный синий огонь, стал распускаться пышный одуванчик. Из белого облака встал клин огня, раздался далекий треск. На огненном столбе, узкая, белоснежная, вознеслась ракета, окруженная бесцветной плазмой. Треск превратился в гром, отточенное острие вонзилось в низкие тучи, превратилось в розовый шар. Сквозь мглу стремительно неслась спектральная звезда с четырьмя лучами, накрывая леса прозрачным павлиньим пером. Исчезла за облаками, утягивая за собой меркнущий звук, и на землю, из низких туч, опадали блески, огненные капли, мерцающие искри, будто в небесах взорвалась хрустальная люстра, осыпала драгоценные подвески.

Алексей, счастливый, потрясенный, стоял, слушая стук сердца, которое уцелело и билось в груди, и одновременно уносилось в бездонный космос, превращенное в лучистую звезду.

Испытатели слабо колыхнулись в момент старта, однако продолжали напряженно ждать, всматриваясь в мониторы, на которых плясали и струились сигналы.

— Отсечка двигателя первой ступени… — известил репродуктор. Это означало, что ракета сбросила часть своего сгоревшего тела, продолжала полет, а раскаленная ступень упала в ночную тундру, шипела и сверкала в болоте, наводя ужас на стадо оленей.

— Отсечка двигателей второй ступени. Объект вышел на заданную траекторию…

В ответ все собравшиеся на смотровой площадке взревели, возликовали, громогласно воскликнули. Кинулись обнимать друг друга. Тузили кулаками, целовались в уста. Танцевали, подпрыгивали. Седой генерал прижимал к груди стареющего конструктора. Начальник космодрома сгреб в объятья двух инженеров и по очереди их расцеловывал. Министр обороны Курнаков приседал, шлепал себя по бедрам. Они напоминали детей, играющих в «куча мала». Их серые утомленные лица порозовели, красные от бессонницы глаза сияли, морщины и складки расправились. Это была их победа, их ослепительный успех. Созданная ими ракета, могучее диво летело под звездами, улавливая в окуляры мерцанье светил, прокладывая путь среди серебряных чертежей мирозданья. Стремилось к ночной Камчатке, где десятки радаров следили за ее приближеньем.