Прежде чем мы увидели королевский кортеж, о его приближении сообщил звук, подобный отдаленным раскатам грома. Звук становился все более отчетливым, и я осознал, что это топот нескольких тысяч копыт. Затем на пологом склоне вдали я различил нечто вроде темной полосы невероятных размеров. Полностью заполнив широкую дорогу, она медленно приближалась к нам, словно расползающееся по земле гигантское пятно. От цокота копыт, казалось, дрожали земля и воздух; испуганные птицы взлетали с ветвей.

Я увидел очертания нескольких огромных карет, в каждую из которых было впряжено по несколько мощных лошадей. По обеим сторонам процессии сплошной цепочкой скакали верховые солдаты в красных мундирах. Издали процессия казалась бесформенной пестрой тучей; но по мере того, как она приближалась, взор мой различил всадников в роскошных одеяниях, которые восседали на лошадях, украшенных почти столь же пышно, как и их хозяева.

Я отчаянно напрягал зрение, пытаясь разглядеть короля. В это мгновение оглушительный рев труб заставил нас всех вздрогнуть; в следующее мгновение королевский кортеж прирос к земле примерно в четверти мили от нас. Цоканье копыт смолкло, сменившись гулом голосов, который, пронесшись над толпой, растаял, подобно шуму волн.

Мы ждали, замерев в молчании. Витавшее в воздухе напряжение было столь велико, что становилось почти невыносимым. Даже Джайлс утратил свою обычную невозмутимость, его голубые глаза сверкали от возбуждения.

— Ну вот, наконец-то, — прошептал он, встретив мой взгляд.

Леди Рочфорд, Ричард Рич и другие придворные отделились от толпы встречающих и двинулись навстречу королевской свите; через несколько минут они растворились в многоцветных рядах. Молчание, все более томительное, продолжалось. Но вот долгожданное действо началось.

Солдаты, сопровождавшие нас, двумя рядами выстроились вдоль дороги, между нами и королевским кортежем. Несколько человек выдвинулись вперед и неторопливым шагом двинулись по направлению к нам. К солдатам присоединился десяток герольдов в пурпурных плащах, расшитых королевскими гербами и лилиями; каждый из них держал в руках длинную трубу, украшенную ярким флажком. Затем появились два конюха в ливреях королевских цветов, белого и зеленого. Оба вели под уздцы лошадей и остановились в нескольких футах от нас. Длинные, покрытые роскошной вышивкой чепраки, покрывавшие спины лошадей, свисали чуть ли не до земли; позолоченные кисточки на сбруе сверкали на солнце. Одна из лошадей, серая кобыла, отличалась впечатляющими размерами; однако она казалась миниатюрной в сравнении с исполинским могучим жеребцом.

«Лошади короля и королевы», — догадался я.

Все свидетельствовало о том, что приближается великий миг, когда мы увидим монарха. Накал ожидания, охвативший толпу, достиг предельной точки. Я чувствовал, что воротник моей рубашки взмок от пота. Главный камергер, пожилой человек, в руках у которого сверкал золотой меч, знак его высокой должности, важно прошествовав по дороге, замер невдалеке от нас. За ним последовали леди и джентльмены в роскошных нарядах, по большей части пурпурных с позолотой.

Среди них я заметил рослого широкоплечего мужчину с каштановой бородой, по форме напоминавшей лопату. По рассказам я знал, что именно так выглядит Чарльз Брэндон, герцог Суффолк, видный вельможа, организовавший путешествие. Он являлся членом Тайного совета, следовательно, знал о смерти Олдройда, загадочном признании некоего Блейбурна и моей оплошности, в результате которой важные документы оказались в руках злоумышленников.

«Возможно, все это известно и королю», — подумал я с внезапным содроганием.

Группа придворных пажей, маленьких мальчиков в желто-зеленых плащах и шапочках, заняла место рядом со взрослыми. Теперь мы могли как следует разглядеть королевскую свиту, наряды, усыпанные драгоценными камнями, и непроницаемые, застывшие лица. Зрелище было впечатляющее, однако долгое ожидание так утомило меня, что я никак не мог сосредоточить внимание на происходящем. Мысли невольно обратились к пахарю, которого я видел по пути. Я думал о том, как часто отцу моему приходилось брести по полю за упряжкой волов. Любопытно, спрашивал я себя, что бы подумал отец, увидев меня сейчас? Наверное, гордился бы, узнав, что его сыну выпала честь предстать перед королем.

Звонкая тишина, внезапно воцарившаяся над огромным людским сборищем, заставила меня позабыть о своих размышлениях. Все, абсолютно все звуки: и гул голосов, и шарканье подошв — на несколько мгновений стихли. Потом герольды подняли свои трубы, и несколько нот, взятых в унисон, разбили безмолвие. Я услышал какой-то шорох — это члены Городского совета Йорка опустились на колени. Мы с Джайлсом сняли шляпы и последовали их примеру. Коснувшись коленями травы, я ощутил, какая она влажная.

Вперед выдвинулись две фигуры. Украдкой подняв глаза, я увидел чрезвычайно грузного мужчину, рядом с которым стояла тоненькая девушка в расшитом серебром платье. В следующее мгновение, испугавшись собственной дерзости, я низко склонил голову. Тишину нарушали лишь шаги короля и королевы да тихое поскрипывание. Услыхав его, я вспомнил, что король вроде бы пользуется корсетом, ибо пытается скрыть свою тучность.

Венценосная чета остановилась примерно в шести футах от нас. Стоя на коленях, со склоненной головой, я мог рассмотреть лишь подол платья королевы, затейливо расшитый разноцветными драгоценными камнями, и белые башмаки короля, чьи квадратные носы были украшены золотыми пряжками. Ноги короля, обтянутые белыми чулками, показались мне невероятно толстыми. Я заметил также, что при ходьбе он тяжело опирается на палку с драгоценными инкрустациями. Сердце мое едва не выскакивало из груди, к которой я крепко прижимал петиции и безнадежно измятую шляпу.

— Жители Йорка, я жду изъявлений вашей покорности!

Голос, исходивший из столь мощной груди, оказался неожиданно высоким, почти визгливым. Бросив взгляд в сторону, я увидел, как рикордер Танкерд, стоя на коленях, разворачивает длинный свиток пергамента. Он поднял глаза на короля и испустил тяжкий, судорожный вздох. Затем он открыл рот, но в течение нескольких длинных, томительных мгновений не мог произнести ни единого звука. Тишина, воцарившаяся в эти мгновения, была воистину ужасающей. Наконец к рикордеру вернулся дар речи, и он произнес громко, отчетливо и ясно:

— Могущественный и милостивый государь…

То была длинная речь, выдержанная в самом что ни на есть покаянном и самоуничижительном тоне.

— Мы, ваши ничтожные подданные, имели несчастье предать ваше королевское величество, не дав должного отпора проискам гнусных заговорщиков. Мы самым низким образом нарушили клятву любви и верности, принесенную вашему королевскому величеству. Вина наша огромна, и мы с сердечным трепетом припадаем к стопам вашего королевского величества…

Поднять голову я не осмеливался, хотя и шея, и спина у меня отчаянно затекли от неудобного положения, усугубляемого необходимостью держать проклятые петиции. Искоса взглянув на Джайлса, я увидел, что львиная его голова склонена едва ли не до земли. Выражения его лица я рассмотреть не мог.