Всему этому она не воспротивилась. Тирни не питал иллюзий, будто Лилли ведет себя, как кроткая овечка, потому что доверяет ему. Он видел послание, выцарапанное на дверце шкафа. Она позволила ему обнять себя только потому, что пережитая травма истощила ее силы.

Долгое время после того, как она уснула, он сидел, глядя на огонь, и наслаждался ощущением ее близости, тяжестью ее груди, прижимавшейся к его животу. Было и больно, и сладко. Иногда ее пальцы зарывались в шерсть его трикотажного свитера. Ему хотелось верить, что таким образом она хочет удостовериться в его присутствии.

Но это мог быть чисто рефлекторный жест, выдающий подсознательное беспокойство.

Тирни старался не вспоминать, каким неуловимым движением ее язык скользнул ему навстречу, когда он целовал ее вчера на ночь, как восхитительно выглядели ее груди, обтянутые мокрым черным эластиком, в тот день на реке, как страстно ему хотелось обладать ею безраздельно.

Разумеется, его старания не думать обо всех этих вещах дали обратный результат: только о них он и думал. Он так жаждал прикоснуться к ее коже, что, поддавшись соблазну, просунул руку ей под свитер.

А потом он уснул.

* * *

Она проснулась в кольце его рук и сразу почувствовала, что он не спит. Она села, но в смущении отвернулась от него.

— Надо подбросить дров в огонь. — Вот и все, что он сказал.

Стараясь по возможности сохранить достоинство, Лилли слезла с его колен и села на матраце.

Ему пришлось опереться на валик, чтобы встать. Она заметила гримасу боли и сказала об этом вслух.

— Я чувствую себя разбитым.

— Не надо было позволять мне спать так долго, — сказала Лилли. — Тебе же было неудобно.

— Я тоже спал. Я проснулся всего несколько минут назад.

— Сколько же мы проспали?

Тирни взглянул на часы.

— Четыре часа.

Четыре часа! Четыре часа? Неужели она смогла проспать так долго, так мирно, так крепко в объятиях человека, которого считала убийцей? Должно быть, пребывание на грани смерти начисто лишило ее способности соображать.

Тирни оглядел ее с головы до ног.

— Как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше. Я даже не думала, что можно так быстро оправиться после такого тяжелого припадка. — Лилли помолчала и добавила тихо: — Я тебя так и не поблагодарила.

— Поблагодарила.

— Нет. У меня был эмоциональный срыв и истерика со слезами.

— Ничего, я и так все понял.

— Но я так ничего и не сказала, а должна была сказать. Спасибо, Тирни.

— На здоровье.

Протекло несколько томительных секунд. Потом он отвернулся и прошел к стулу, на котором оставил свою куртку.

— Ты стал еще больше хромать.

— Растянул лодыжку по дороге к машине. Слава богу, не сломал.

— Как это случилось?

— Я не видел, куда иду, и… — Тирни отмахнулся, давая понять, что подробности значения не имеют. — Все пройдет.

— Он был на полу, как мы и думали? — спросила Лилли, указывая на бархатный мешочек, лежащий на столе.

Тирни рассказал ей, как наконец добрался до ее машины, хотя уже почти потерял надежду.

— Ее не было видно из-под снега, а под снегом она вся обледенела. Я боялся, что не сумею открыть дверь.

Но он сумел открыть дверь. Труднее всего, объяснил он, было удержаться от соблазна сесть и передохнуть. Он знал, что если поддастся соблазну, то может уснуть и замерзнуть.

— Забравшись в машину, я дал себе не больше минуты на то, чтобы отдышаться, и тут же принялся за дело. Трудно было просунуть руку между приборным щитком и сиденьем, пришлось шарить в темноте. — Тирни еле протиснул руку в узком пространстве смятого автомобиля, чтобы нащупать бархатный мешочек. — Я ухватил ткань двумя пальцами, — объяснил он ей, демонстрируя, как это было.

— Я боялся оттолкнуть его еще дальше, тогда бы вообще не достал. Но мне удалось подтащить его поближе, и тогда уж я схватил его.

— А потом тебе пришлось проделать обратный путь. С сотрясением мозга и растяжением лодыжки.

— Я успел вовремя, вот что главное. — Тирни бросил взгляд на камин. — Нам понадобятся еще дрова, чтобы продержаться до утра.

— Ты собираешься выйти босиком?

Тирни натянул куртку, но двинулся к двери, так и не надев башмаков.

— Ничего, я быстро.

Он вышел на крыльцо и сразу же закрыл за собой дверь. Лилли открыла ему, когда он вернулся с охапкой поленьев.

Сложив дрова у камина, он сказал:

— Я видел послание на дверце шкафа в кухне.

Лилли не знала, что ответить, и сочла за лучшее промолчать. Тирни распрямился и повернулся к ней.

— Не ты одна так думаешь. Я завел двигатель твоей машины и включил радио в надежде услышать прогноз погоды.

У Лилли упало сердце.

— Меня разыскивает ФБР, — напрямую выложил он и опять прошел мимо нее на крыльцо. — Очевидно, один из твоих звонков Датчу все-таки достиг цели. — Он захлопнул за собой дверь.

Лилли рухнула на диван как подкошенная. Она даже не знала, чем вызвана слабость: облегчением или досадой. Если он Синий, хорошо, что ей удалось дозвониться. А если нет, значит, она взвела напраслину на невиновного.

Он вошел, нагруженный еще одной охапкой дров, внеся с собой вихрь снежинок, и захлопнул дверь ногой.

— По прогнозу, снегопад должен прекратиться завтра. Температура по-прежнему будет ниже нуля, но погодные условия улучшатся. — Тирни начал складывать дрова у камина.

Его голос звучал как обычно, без малейшей озабоченности. — Дороги останутся непроходимыми на много дней, но, если повезет, можно надеяться, что завтра тебя спасут.

— Тирни…

— Однако эту ночь нам еще предстоит прожить, — решительно перебил ее Тирни. Он повернулся к ней лицом отряхивая руки. — Тебе такая перспектива должна казаться кошмаром. — Он кивком указал на рюкзак под столом. — Пистолет, наручники… Ты знаешь, где их найти, если решишь, что они тебе необходимы. Теперь, когда у тебя есть лекарства и запас дров, ты можешь справиться сама, пока помощь не подоспеет.

— Ты уходишь? — Лилли сама поразилась тому, как испугала ее мысль о его уходе.

Он горько рассмеялся.

— Искушение велико, но нет. Теперь, когда обо мне объявили по радио, любой местный охотник с дробовиком может на законных основаниях объявить меня оленем. Моя шкура будет главным охотничьим трофеем этого сезона, а в моем нынешнем состоянии я стану легкой добычей. Нет, пока я не поем и не отдохну, придется тебе со мной мириться. Но я не хочу, чтобы ты шарахалась от меня всякий раз, как я к тебе подхожу. Поэтому, если хочешь снова приковать меня к постели, я готов. Не то чтобы я был в восторге, но сопротивляться не буду.