и выдала всем! Ну и зажгла! Молодец! Но что здесь плохого? Погоди-погоди… вчера пришла весть о том, что старый герцог умер. Значит, Люси теперь — жена хранителя, а, стало быть, заклятье защиты короля под угрозой!

— Именно. Ты слышал о Службе дворцовых церемоний?

— Немного. Вы же знаете, церковь не интересуется светскими делами. Хм… служба… занимается королевскими приемами и балами, как я полагаю?

— Не только. Еще, помимо прочего, отслеживает всех потомков короля и, главное для нас, обеспечивает устойчивость заклятья защиты его величества. Хранители занимаются самим заклятьем, а эти господа — хранителями.

— То есть…

— Да, после свадьбы они вступили в игру. Там подобрались люди неумные, но фанатичные, не стесняющиеся в выборе средств и, что самое страшное, практически неподконтрольные никому. Даже король не может их остановить, если возникает угроза его безопасности. Эти мерзавцы объявили охоту на Люси.

— Не может быть! Я поговорю с королевой, с его величеством! Я…

— Конечно. Я и ехал сюда с этой надеждой. Но фанатики тем и страшны, что даже получив прямой приказ, могут не отказаться от своей цели. Нам придется все время быть начеку.

— Ерунда. Мы достаточно богаты, чтобы защитить Люси, чтобы любая сволочь сдохла, едва задумав гнусность. Господи, прости мне эти слова и помоги свершить задуманное.

* * *

Прошло более пяти лет.

— Падре!

В кабинет аббата парижского монастыря кордоньеров вошел послушник в рясе, перехваченной кожаным плетеным шнуром — символом братства.

— Слушаю, сын мой.

— Скорбная весть, падре. Прибыл посыльный из Шилле. Ваша семья погибла, вот письмо, подписанное управляющим имения.

Он не сразу осознал сказанное. Услышал слова, понял их смысл, но вот то, что отныне он один, навсегда — один, без родного плеча, на которое можно положить руку без риска быть отвергнутым, без близкой души, которой можно поведать о своей боли, не опасаясь, что рассказом воспользуются враги.

Так было, но так не стало. И так не будет. До самого конца.

Руки автоматически приняли конверт, сломали печать, вынули два бумажных листа, исписанных ровным и четким почерком, каким пишут холодные и логичные деловые отчеты.

Господин аббат,

С прискорбием сообщаю, что ваш отец владетельный герцог дю Шилле, ваша сестра герцогиня де ла Гер и ее четырехлетняя дочь погибли во время путешествия в Островную империю.

Корабль «Синяя ласточка», на котором они плыли, был атакован пиратами. В абордажном бою погибли все.

На следующий день разграбленную «Синюю ласточку» обнаружил галлийский сторожевой корабль. Его светлость и герцогиню нашли зарубленными, по мнению наших моряков, абордажными саблями. Герцог был еще жив и перед смертью успел сообщить, что его внучку, четырехлетнюю Мэрион, разбойники закололи и выбросили в море.

Среди обнаруженных на корабле убитых моряков и пассажиров действительно не удалось найти девочку. Также не нашли командира охраны герцога — Жюста Мулена. Очевидно, их действительно следует считать погибшими, ибо возможности выжить в открытом море в это время года нет никакой.

Герцог и герцогиня похоронены в фамильном склепе имения.

Мы все скорбим о них и молимся за упокой душ невинно убиенных.

Ваш слуга, господин аббат и владетельный герцог,

управляющий Советер.

* * *

Дю Шилле поднял голову, тяжело, почти по-старчески встал и вновь подошел к секретеру. В одном из ящиков нашел то самое письмо, содержание которого помнил, словно главную молитву своей жизни. В сотый, а может, и в тысячный раз перечитал, положил на место.

Перед глазами пролетели лица чиновников из того состава Службы дворцовых церемоний. Он разговаривал с их главой, пытался достучаться до его сердца, чтобы не вернуть уже погибших, но хотя бы пробудить раскаяние. Бесполезно. На него с ледяной насмешкой смотрели глаза фанатика.

— Что вы, господин аббат, как вы могли подумать, господин аббат. Да как вы смеете, господин аббат!

Вот после этого разговора близ монсеньора дю Шилле и появились личные письмоводители. Вначале только двое, но и этого оказалось достаточно, чтобы за два года в Службе дворцовых церемоний, в той группе, что ведала судьбами хранителей, полностью сменился состав. И глава Службы сменился.

За упокой умерших от болезней и прочих напастей он долго и искренне молился, но оправдывал себя не местью, а заботой о тех, кто сможет еще оказаться на месте его отца, сестры и племянницы.

А сегодня узнал, что, возможно, не точно, но все-таки может быть, некая крестьянская девушка десять лет назад сотворила заклятье. В этом мире, где женщины могут колдовать лишь в одном единственном случае — если они являются дочерями хранителей. Как Мэрион.

Глава 38

Резиденция королевского интенданта Пикардии виконта де Камбре

Роскошная, украшенная резьбой, раскрашенная в светлые цвета карета с гербом виконта Транкавеля остановилась перед резиденцией де Камбре душным майским днем.

Стоявшие на посту гвардейцы подобрались, увидев одного из влиятельнейших вельмож королевства. Немедленный доклад королевскому интенданту, и вот из дверей дома выходит богато одетый вельможа, слишком молодой для своей высокой должности.

Ее, молодость, не могут скрыть ни длинный шрам, изуродовавший левую щеку, ни ранняя седина в волосах.

Вельможа раскрывает руки для объятий, улыбается, отчего лицо его неестественно перекашивается.

— Шарль, как же ты вовремя! Сусанна на прошлой неделе родила, сегодня у нас обряд приобщения, я прошу… нет, мы с женой просто желаем видеть тебя в церкви!

Транкавель замер, осмысливая ситуацию. Таинство приобщения — первый и важнейший обряд в жизни каждого истинного последователя Спасителя. На него принято приглашать лишь ближайших родственников и друзей. Это знак величайшего доверия со стороны родителей.

— Разумеется! Но хоть скажи, кто родился? А имя подобрали?

Де Камбре расцвел.

— Девочка. Не знаю, какое имя подобрала Сусанна, пока молчит и только лукаво улыбается, а второе имя — Аня.

— Как?!

— Анн, разумеется, но Аня мне ближе. Боюсь, дома я буду ее звать только так.

— Я правильно понимаю…

Де Камбре обнял гостя за плечи, увлекая в дом.

— Именно. Так звали мою маму. Там, в том мире. Так пусть будет Аня и здесь — я ведь не слишком многого хочу?

Из церкви возвращались счастливые. Отец гордо нес на руках маленькую Натали Анн, лишь немного расстраиваясь, что никому и никогда не сможет рассказать, что в невозможно далекой, навсегда недоступной Москве тоже живет Наталья, старшая дочь Воронцова Бориса Леонидовича, когда-то такая же курносая и на всю жизнь такая же любимая.

* * *

О делах оба виконта смогли говорить лишь на следующий день. Не от того, что вечером напились, хотя и трезвыми не были. После того как