Разочарований – видят боги – хватало вполне, чтобы на какое-то время продлить ему жизнь. Сны больше не посылали ему ясных указаний, и это могло означать, что он с каждым шагом удаляется от добычи, а не приближается к ней. Порой ему вовсе ничего не снилось, как будто чары Коливара утратили свою власть, оставив его без всякой поддержки. Если так, то он в самом деле такой, каким его видят встречные: блуждающий без всякой цели скиталец. Незавидная участь для принца крови.

Одно он знал точно: его добыча покинула Гансунг в ту самую ночь, когда ему приснилось, как рушатся башни, и каждый день тщетных поисков увеличивает вероятность того, что она скроется навсегда. Сознавая это, он клял богов, звезды и прочие орудия, к которым прибегает Судьба. В мгновения, когда гнев был особенно силен, Андован ощущал в себе почти прежнюю силу, и Угасание, державшее в тисках его дух, как будто бы ослабляло хватку – но ненадолго. Рано или поздно оно возвращалось, и гнетущая слабость вновь начинала изматывать его как духовно, так и телесно. Каждую ночь он принуждал себя двигаться дальше и молился, чтобы чары Коливара продолжали действовать, – молился, хотя больше и не чувствовал их. Сны перестали его направлять – ну что ж, быть может, их заменит инстинкт.

Снилось ему теперь нечто хаотическое, полное бессмысленных образов. Горящие в костре драгоценности. Рулоны шерстяной ткани. Обезглавленное дитя. Точно кусочки десяти разных головоломок, которые невозможно сложить воедино. Не понять – то ли сила Коливара его оставляет, то ли он попросту сходит с ума. Вероятно также, что иноземный магистр замыслил это с самого начала, чтобы разлучить Андована с отцом и овладеть его разумом…

«Не надо так думать, – говорил себе принц, – иначе и вправду свихнешься».

Поскольку незнакомка почти наверняка перемещалась с места на место, то же самое делал и он. Он запасался провизией в безымянных селениях, вступая порой в стычки с местными забияками, – и оставлял их за собой, будто сны. Вся его жизнь теперь уподобилась сну. Это удручало его, и он пуще прежнего боялся, что вступает в новую, роковую фазу болезни. Страх побуждал его останавливаться в придорожных гостиницах и слушать рассказы других путешественников – вдруг какая-нибудь новость или сплетня вновь наведет его на след. Но этого не случалось, и утром он вновь отправлялся куда глаза глядят.

«Вы не заставите меня умереть в постели», – твердил он, бросая вызов богам, но боги равнодушно безмолвствовали. И вера в то, что впереди его ждет что-то, кроме бессмысленной гибели, таяла с каждым днем.

Прошлой ночью Камале удалось поспать не больше часа. Стоило опустить голову на подушку, бездна засасывала ее снова. Даже когда тревожная дрема брала верх над обессиленным разумом, через несколько мгновений она просыпалась в холодном поту, а сердце норовило выскочить из груди.

Что бы ни преследовало ее, оно приближалось. Во всяком случае, Камала боялась этого до умопомрачения, и неизвестно, которое из зол было худшим.

После ее разговора с Нетандо прошло двое суток. Еще один день, и она снова отправится в путь, затерявшись среди охраны и слуг купца. Но сможет ли она ждать так долго? Ночные кошмары совсем ее извели. Быть может, они прекратятся, если она уедет отсюда, если достаточное число миль ляжет между нею и… и чем? Где искать безопасное убежище? Она не знала даже, что за ней гонится, не говоря уж о том, как этого избежать.

Одно верно: пока она сидит у себя в комнате, ей становится еще хуже. В общей зале, по крайней мере, можно отвлечься, узнать кое-что о мире, по которому она собирается странствовать. Камала-потаскушка не ведала, что находится за пределами ее города, а Итанус наставлял ее в магии, не в делах смертных. Здесь она впервые увидела перед собой мир, но не в целости, а в виде рассыпанных кусочков огромной головоломки. Народы, войны, монархи, политические триумфы и комедии проходили перед ней беспорядочными рядами, и она пыталась составить в уме карту, на которой могла бы расположить их. Настоящей карты она не спрашивала, не искала и помощи, чтобы разобраться в идущих вокруг разговорах. Юные годы в Гансунге научили ее никому не показывать своего невежества: подобная откровенность притягивает неприятности, как тухлое мясо мух. В обществе бывалых людей любая просьба о помощи привлекает ненужное внимание. А этого она должна избегать всеми средствами, если кто-то или что-то в самом деле ее преследует.

Замечая порой других молчаливых гостей, она думала: «Быть может, и они испытывают такие же трудности, как и я?» Те, что играли здесь главные роли, своей публики вовсе не замечали. Говорливые, самовлюбленные, быстро хмелеющие, они полагали, должно быть, что все до единого восхищаются ими.

Чувствуя, что голова вот-вот лопнет от избытка разрозненных сведений, одолеваемая дремотой Камала поднялась со стула и направилась к лестнице, стараясь никому не бросаться в глаза. Темнота, поджидавшая ее наверху, ничего хорошего не сулила, но лучше уйти к себе, чем заснуть прилюдно и внезапно пробудиться от страшного сна.

Ее пригвоздила к месту вошедшая в залу девочка.

Причиной был то ли детский возраст, то ли глаза, где страх смешивался с решимостью, то ли неловкость, с которой девочка приближалась к компании пьяных мужчин – будто знала, чего от них ждать, но так и не уговорила себя до конца. Напряжение, в котором пребывал этот ребенок лет десяти – двенадцати, Камала ощущала как жар от раскаленной печи.

Перед ней словно поставили зеркало – кривое зеркало, показавшее ее прошлое.

По обычаю простолюдинов, идущих в «господское» общество, девочка вымыла голову, отскребла дочиста лицо и руки, но полоски грязи кое-где все равно остались. Неужели и Камала когда-то была такой? При виде черных каемок у девочки под ногтями в горле у нее встал комок. Малютка-то, поди, думает, что чище и быть нельзя. Прежняя Камала тоже так думала.

По комнате девочка ступала сторожко, как лань по незнакомому лугу, но Камала знала, что эта лань не обратится в бегство. Она пришла, чтобы встретиться с волками.

«Уходи, – мысленно внушала ей Камала, не в силах пошевелиться и вымолвить слово. – Оно того не стоит, поверь мне!»

Простое холщовое платьице было, видно, у девочки самым лучшим. По бокам вшиты колечки, сквозь них продета шнуровка – можно стянуть талию, чтобы казаться взрослее. Неестественно для такого ребенка, зато привлекает мужские взгляды. Гости оглядывались на нее, а хозяин, обычно столь бдительный, держался поодаль, не решив еще, приветить эту малявку или прогнать.

– Я ищу мастера Бельтореса, – произнесла она на удивление твердо. Ох как это было знакомо Камале! Как ты стараешься быть храброй, когда тебе страшно!

Мужчины засмеялись, женщины начали перешептываться.

– Я Бельторес, – сказал бородач в дублете по моде восточных стран, – а ты кто такая будешь?

Девочка, прикусив губу, сделала книксен, отозвавшийся болью в сердце Камалы. Она сама, наверное, казалась такой же неуклюжей, пытаясь прельстить Итануса хорошими манерами.