– Я нашел еду, – сказал Элай.

– Где? – спросил Оливер, потому что это было невозможно.

– Просто ешь. Я все объясню.

И теперь аппетитно пахло прямо у Оливера под носом. Он уселся как мог прямо, превозмогая усталость и боль, и почувствовал поднимающийся к лицу теплый пар. Элай предложил откусить кусок, и так Оливер и сделал: наклонившись, он открыл рот, и его зубы и язык нащупали жареное мясо, отчего по всему его телу разлилась бесконечная радость. Мясо оказалось мягким и нежным. На вкус это была скорее свинина, а не говядина, несмотря на запах, но это не имело значения. Мясо наполняло Оливеру живот, придавая силы и надежду, и он вжался в него лицом так крепко, точно это были любящие руки бабушки. «Мальчик мой хороший, – говорила она, – кушай, кушай…»

Карбидная лампа внезапно снова ожила.

Внизу, на коленях Оливера, была кровь. Очень много крови. Она струилась у него по рукам. Капала с подбородка. Мясо на коленях оказалось ногой, человеческой ногой с оторванным куском («это я откусил, о нет!»), с обнажившейся влажной красной мякотью. Кровь не била струей, а вытекала лениво, словно вода из осторожно сжимаемой губки. Рядом сидел Элай, выставив одну ногу; вторая отсутствовала до самого бедра. В руке он держал ржавую пилу с погнутыми зубьями.

– Я нашел пилу, Оливер, посмотри! – хихикнув, сказал Элай. – Я нашел пилу!

Свет погас, и в этот момент Оливера вырвало.

* * *

Прижимаясь к стене, как можно дальше от собственной блевотины, Оливер опять провалился в бессознательное состояние. Когда он очнулся заново, металлический привкус гнилой крови во рту исчез. И кожа также перестала быть липкой от нее. Все снова стало сухо.

(Хотя желудок Оливера на удивление казался полным.)

«Это сон, – подумал он, – просто сон». Но тут шагах в десяти-двадцати снова послышался негромкий смешок. Это был Элай, сказавший:

– Только не говори мне, паренек, что ты снова проголодался. Совсем без ног мне никак не обойтись.

Однако затем он ушел, и Оливер отчетливо услышал шаги, один за другим – ровная походка человека на двух ногах, а не скачки того, кто отпилил себе ногу ржавой пилой.

Оливер не мог понять, что происходит. Он подозревал, что потихоньку сходит с ума; пусть так, но с Элаем все равно что-то не то. Он играл с Оливером. Издевался над ним. Истязал его. И Оливер знал, что ему нужно раздобыть лампу, украсть ее у Элая, поэтому к тому моменту, как тот вернулся, Оливер уже нашел то, что было ему нужно: кирку. Он здорово ослаб, однако жажда жить и выбраться из-под земли была сильнее, поэтому он стиснул рукоятку кирки с такой силой, что в пальцах не осталось крови. Элай возвращался, тихо напевая себе под нос, а Оливер подкрался ближе, стараясь как можно точнее определить в кромешной тьме, где находится этот странный человек. Однако он не смог этого сделать. Казалось, Элай здесь, но вот он уже там, – а Оливер сознавал, что сил у него почти не осталось, что он скоро рухнет, что тяжелая кирка вывалится.

– Мир сдал, – бормотал Элай. – Прогнил насквозь. Его сожрали черви, словно яблоко, чавк-чавк. Лучше оставаться здесь, чем вернуться туда, это я тебе точно говорю. Здесь безопасно. Мир разваливается на части, но колесо вращается, колесо ломается и…

Вот он!

Элай стоял прямо перед Оливером.

Опустив голову.

Тихо бормоча себе под нос.

«Ну же, Оливер, давай!»

Кряхтя от напряжения, Оливер поднял кирку, замахнулся…

Жжжах! Все равно что вонзить нож в жирную тыкву. Острие кирки погрузилось глубоко в голову Элая. Оливер почувствовал, как крушится череп.

– … чинится-а-а-а… – простонал Элай.

Прежде чем рухнуть на землю.

Вскрикнув, Оливер выпустил кирку. Та упала вместе с телом, застрявшая в голове. Оливер отпрянул назад, ужаснувшийся сделанному. Хотя он не видел последствий своего преступления, он чувствовал маслянистый запах крови, а затем, как и обещал Элай, распускающееся зловоние дерьма. Потом Оливер ощутил чуждое, безумное чувство, поднимающееся подобно пузырькам в газировке. Он рассмеялся. Потому что: «Пошел ты на хрен, Элай!» Потому что: «Ты сумасшедший придурок, чудовище, мерзкое дерьмо!», такой же, как отец Оливера, такой же, как отец самого Элая, – чудовище во мраке, прячущее свет, выдающее его мучительно маленькими дозами. Смеясь, Оливер подсел к убитому. В темноте он наткнулся плечом на рукоятку кирки, и подбородок мертвеца скользнул по жесткой неровной земле.

– Ой! – воскликнул Оливер и снова хихикнул.

Он стал ощупывать труп в поисках добычи – сначала правая рука, вниз до кисти, ничего, затем левая рука, но и там тоже ничего. Нет, нет, нет, где лампа?! И в груди у Оливера зашевелился страх, что он совершил ошибку. Сначала ему нужно было определить, где лампа; теперь она могла быть где угодно. Возможно, Элай где-то спрятал ее, в глубине тоннеля, или за камнем, или…

Или она лежит под ним.

Передвинуть Элая было совсем нетрудно – он оказался легким, словно вязанка хвороста. Оливер откатил его в сторону – и вот она! Он поспешно схватил лампу…

А что дальше?

Его сразило новое откровение, обдало холодом, как ледяная вода замерзшего озера.

«Я не знаю, как ее зажечь!»

Оливер не нашел никакой кнопки, никакого механизма. Он нащупал какой-то вроде как ключ, такой, каким раньше заводили механические игрушки, и покрутил его в одну и в другую сторону, однако ничего не произошло.

Однако ведь Элай каким-то образом зажигал лампу, так? Для этого требовался огонь. Но видел ли Оливер хоть раз, чтобы Элай чиркал спичкой? Или пользовался… как это называется… кремнем или чем-нибудь еще таким? Он ведь обязательно увидел бы это. И тем не менее Оливер проверил карманы мертвеца, но нашел только мусор и монеты. Монеты. Подойдут. В свое время на уроке Оливер не обратил на это особого внимания и все же запомнил, что при ударе металла по камню образуются искры, поэтому он взял одну монетку, судя по всему пятицентовую, и с силой провел ею по земле – трр, тррр, тррррр, – но ничего не произошло. Тогда Оливер подошел к стене и попробовал еще раз, водя монеткой взад и вперед, быстрее и быстрее. И что? По-прежнему никаких искр.

Оливер расплакался от злости и отчаяния.

Да, он это сделал. Все испортил. Воспользовался своим шансом и все загубил. Отец всегда называл его неудачником, и, похоже, чудовище было право. Он облажался. По полной.

«Ты был прав, папа. Ты был прав».

Оливер упал на колени. Он даже не мог плакать. Просто стоял на коленях в темноте, кающийся грешник, прижавшись лбом к земле, и больше ничего не ждал.

* * *

Стало уже совсем невыносимо.

Смрад смерти. Зловоние фекалий. Темнота. Одиночество. Оливер уже думал, что уж пусть лучше б его мучил Элай.