— Хорошо, — согласился Пациенца, воздев руки вверх, чтобы остановить эту лавину слов. — Хорошо. Я понял.

— Мы живем в государстве, где мошенничать выгоднее, чем работать, — уже спокойнее продолжал Чезаре. — В Италии все основано на посредниках и контролерах, значит, на спекуляции. У нас есть деньги, Пациенца. Наши правители хотят их вытянуть, чтобы продолжать заниматься своей грязной политикой и играть в войну. Мы их даем, но в обмен на определенные льготы.

— На днях я еду в Рим, — сообщил адвокат, возвращаясь к более практическим вопросам.

— Это другой разговор, — оживился Чезаре. — Нам нужно добиться освобождения от налогов участков, предназначенных под сталелитейный завод. Вот на что нам потребуется та «волевая энергия», что проповедует дуче. Наша наука и техника призваны обеспечить страну всем необходимым, а при помощи этой техники должны производить нефть, уголь и сталь. Как бы там ни было, — поблагодарил он его улыбкой, — ты проделал отличную работу в Нью-Йорке. Ты заключил очень нужные сделки. Прежде чем они закроют границы, мы должны отдать необходимые распоряжения нашим агентам в Лондоне, Цюрихе и Париже.

Мужчины поднялись, и Чезаре Больдрани, прощаясь, дружески похлопал его по плечу.

— Когда я должен уехать? — спросил Пациенца.

— Вчера, — ответил Чезаре. — Ты и так уже опоздал.

Адвокат давно привык к репликам своего принципала, чья личность и деловые приемы решительно отличались от того, что он видел в Америке. В знак согласия он кивнул головой.

— Как жена? — рассеянно осведомился Чезаре.

— Отлично, — коротко ответил Пациенца. — А что это за цветочек в петлице?

— Какой цветочек? — удивленно спросил Чезаре, трогая рукой отворот пиджака.

— Именно этот, — подсказал Пациенца.

— Ба, откуда я знаю, — смутился тот. — Смотри лучше, отправляйся как можно скорее.

— Естественно, — ответил с ноткой иронии в голосе адвокат.

— Знаешь что, — остановил вдруг его Больдрани, — приходи-ка на днях ко мне на обед. С женой, конечно. — И они пожали друг другу руки.

Когда адвокат ушел, лицо Чезаре омрачилось, потом прояснилось, потом сделалось задумчивым. Остановившись перед застекленным книжным шкафом, он посмотрел на свое отражение с этим цветком в петлице и неожиданно остался доволен собой. Включив стоявший на инкрустированной тумбочке приемник, он услышал сладкую мелодию трио Лескано: песенку о тюльпанах.

— А песенка веселая, — сказала Мария за его спиной.

— С каких это пор ты входишь без стука? — воскликнул он, выключая радио, точно его застали за чем-то предосудительным.

— Дверь была открыта, — сказала в свое оправдание она, не очень-то обидевшись на это. Весеннее платье из голубенького ситца с простым отложным воротничком делало ее сегодня особенно привлекательной.

— Ну, в чем дело? — спросил он ворчливо, усаживаясь за свой письменный стол для большей уверенности.

— Почта, синьор, — сдержанно ответила Мария. Она положила на стол несколько писем, принесенных на подносе. — И еще я бы хотела знать, будет ли синьор сегодня обедать дома.

Чезаре вскрыл первый конверт.

— Не знаю, — ответил он. — Я тебе скажу позднее. — И бросил взгляд на свой тяжелый черный телефонный аппарат, намекая на бесконечные деловые переговоры.

— Еще одно, — добавила Мария, вынимая из кармана две крупные банкноты и кладя их на стол. — В конверте с моим жалованьем я нашла на двести лир больше. Должно быть, это ошибка.

Чезаре пристально на нее посмотрел, но светло-карие глаза девушки, в которых сверкали блестящие искорки, выдержали этот властный мужской взгляд.

— Это не ошибка, — поправил он ее. — Это прибавка жалованья.

— Но я не знала, — смутилась она. — И не уверена, справедливо ли это.

— Что справедливо? — спросил Чезаре, как-то слишком уж внимательно вскрывая свою корреспонденцию.

— Я не знаю, заслуживаю ли я этого, — набравшись храбрости, сказала Мария. — Это и в самом деле слишком много.

— Купи себе несколько платьев. — Он уже больше не смотрел на нее, считая инцидент исчерпанным. — Платья ведь нравятся женщинам, а? — неуклюже добавил он.

Эта деланная занятость и холодность лишь подтвердили Марии, что хозяин в каком-то замешательстве и, похоже, вызвала его именно она.

— В таком случае благодарю вас, — сказала она, видя, что бесполезно продолжать эту тему, и с достоинством удалилась.

Чезаре посмотрел, как она скрылась за дверью, и вдохнул нежный запах духов. Все время он попадал впросак с этой девчонкой, такой простой и на вид покорной, но умевшей постоять за себя. И все больше она становилась необходимой в доме для него. Ее голос, ее улыбка, ее хозяйственность и заботливость задавали существованию какой-то новый ритм. Поднимаясь по утрам, он всегда находил готовой ванну, нужные вещи всегда оказывались под рукой, носки и галстук всегда сочетались по тону. Первый завтрак стал для него удовольствием, Мария вернула первозданный блеск столовой посуде и серебру. Чтобы придать теплоту и изящество этому ежедневному ритуалу, она ставила на стол хрустальную вазочку со свежими цветами: розами, гвоздиками или маргаритками… Если какой-нибудь цветок ему особенно нравился, как это случилось сегодня, Чезаре вдевал его в петлицу.

Джузеппина оставила в его сердце пустоту и глубокое горе, но что касается дома, у него, пожалуй, не было случая пожалеть о том, что дом вела уже не она. Напротив, замечая в доме приятные перемены, он часто думал: «Вот эта идея Джузеппине никогда бы в голову не пришла».

У Марии был дар ненавязчивой заботливости и благородной сдержанности, который он уже оценил. Немногочисленные гости, которых он принимал в своем доме, не могли оставить без внимания его новую экономку, которая вышла точно из старинного английского замка, настолько элегантной и в то же время скромной она была.

Резкий телефонный звонок прервал его размышления.

— Междугородный из Рима, — прощебетала в трубку телефонистка. — Одну минуту, синьор…

Трамвай направлялся к Порта Тичинезе, и Больдрани вспрыгнул на подножку уже на ходу. У него был выбор между административным советом, биржей и альковом мадам Лемонье, где его в равной степени ожидали, а вместо этого он вспрыгнул в уже отходивший от остановки трамвай, безропотно выслушав ворчанье кондуктора.

Вагон гудел, как разворошенный улей. С озабоченными лицами люди показывали друг другу повестки, все только и говорили о войне.

— Я должен явиться на призывной пункт в течение недели, — мрачным тоном сообщил один.

— Везет тебе, — ответил другой, — а мне уже через три дня.

— Когда родина в опасности, — проскрипел сидевший на местах для инвалидов старик, — все, как один, должны встать на ее защиту.