– Меня всего заплевали сегодня, – проворчал Фрадкин и стёр плевок безупречно белым платком.

– Бедный мальчик, – вздохнула Марья Вольфрамовна. – Я говорила, что ни к чему такие нервные перегрузки. Зачем вы позвонили мне, Ида Григорьевна? Зачем попросили приехать? Я не любительница дешёвых эффектов, особенно, когда дело касается моих воспитанников.

– Орлик, не будь размазнёй! – топнула старуха ногой. – Если бы твоей мамашей была Родимцева, я бы пальцем не пошевелила! Встать! Равняйсь! Сми-ирно! – заорала она.

Славка неохотно поднялся и зачем-то отдал честь Марье Вольфрамовне.

Марья Вольфрамовна покачала головой и отвернулась.

– Ты мне слова не даёшь сказать, – поморщилась Ида Григорьевна. – Ну не даёшь и всё тут! Если ты помолчишь пять минут, засранец, мы доберёмся, наконец до финала нашей истории!

– Помолчу, – согласился Славка. – Но только ради Марьи Вольфрамовны, которая неизвестно зачем приехала сюда на ночь глядя. Весь интернат знал, что у директрисы сильно болит голова, если она не выспится. Мы старались не шуметь ночью.

– Наверное, Орлик, я должна попросить у тебя прощения, – начала свой рассказ старуха. – Как всегда, я слегка заигралась и утратила чувство меры. Но думаю, результаты того стоили. Как-то раз в моём доме раздался телефонный звонок.

– Скажите, это правда, что вы близкий друг Павла Горазона? – спросил приятный женский голос.

– Ну, если в друзей принято вбухивать такие деньги, чтобы раскрутить их, то правда, – согласилась я.

– Видите ли, – замялись на том конце провода, – Павел очень недоступная личность, поэтому у меня только одна возможность пробиться к нему – через его друзей.

– Вообще-то, Горазон погиб почти год назад, – усмехнулась я. – И чтобы «пробиться» к нему, достаточно заехать на кладбище.

– Что вы говорите?! – ужаснулась женщина. – Но фильмы с его участием идут и идут…

– Он же не в прямом эфире в этих фильмах снимается, – поразилась я глупости собеседницы.

– Простите! – сказала женщина. – Ради бога, простите! – Она хотела повесить трубку, но я была заинтригована. А когда во мне поднимает голову любопытство, моему гостеприимству нет предела.

– Хотите заехать ко мне завтра на чашечку кофе? – спросила я женщину.

– Зачем?

– Поболтаем о том, о сём. Я могу вам многое рассказать о Пашке.

На том конце замолчали.

– Разве я могу запросто приехать на чашку кофе к такой богатой женщине, как вы? – наконец спросила меня собеседница.

– А что, богатые женщины не люди, что ли? – обиделась я. – Ко мне запросто заезжают даже бомжи с Казанского вокзала.

– Спасибо, – засмеялась женщина. – Я завтра приеду.

Так я познакомилась с Марьей Вольфрамовной. Она занималась чудесным и интереснейшим делом – воспитывала сирот и искала родителей тех, у кого их ещё можно было найти. Она рассказала, что уже год копает историю романтической любви начинающего актёра и деревенской девушки, которые встретились и полюбили друг друга на съёмках одного посредственного фильма. Как это обычно случается, девушка была молоденькой и наивной, а актёр красивым и безответственным. Он уехал, не оставив ни телефона, на адреса. А она родила через девять месяцев. Девушка была десятым ребёнком в семье, поэтому принести в подоле родителям ещё один рот она не могла. У бедняжки, наверное, от безысходности начался психоз. Она взяла ребёнка и начала скитаться по электричкам, выпрашивая милостыню. Так она добралась до Москвы. А там одному богу известно, что произошло, и почему девушка решила избавиться от ребёнка. Она подбросила младенца под дверь детской больницы. Её не остановил даже мороз, стоявший на улице. Ребёнка нашли, в тряпке, в которой он был завёрнут, оказалась записка: «Его зовут Слава Орлик, ему три с половиной месяца». Пацан прошёл тот путь, который проходят все брошенные дети: дом малютки, потом интернат.

Марья Вольфрамовна сделала всё, чтобы раскопать эту историю. На пожертвования она нанимала частных детективов, делала запросы в разные инстанции, писала и звонила на телевидение в специальную программу, где ищут людей. Но следы той девушки безнадёжно затерялись. Известно только, что звали её Ганна. А вот молодой безответственный актёр… Он стал со временем таким знаменитым, что каждая собака в стране знала его имя.

– Этот… Краснов, что ли? Который повесился? – горестно усмехнулся Славка, чувствуя, что история его происхождения не производит на него никакого впечатления.

– Ну ты тупой, Орлик! – покачала головой Ида. – Ты считаешь, что имя Краснова знала каждая собака в стране? Эй, Пашка, стервец, ты куда делся?! Выходи! Я говорила, что сегодня у тебя не последнее потрясение?!

Под потолком, на шкафу, послышался страшный грохот. На пол упала и разбилась вдребезги большая ваза.

– Извини, голубушка, – обратилась к Марье Вольфрамовне Ида Григорьевна. – У нас тут всё не как у людей. Пашка Горазон каждую ночь баздюганит, зараза!

– Подождите… подождите… – Славка бросился к Иде и потряс кресло, в котором она сидела. – Вы хотите сказать, что…

– Горазон твой папаша, тупица! – постучала его пальцем по лбу старуха. – Го-ра-зон!!

– А-а-а-а! – заорал Орлик, схватившись за голову, чувствуя, что мозги сейчас лопнут от невероятной, непереносимой новости. – А-а-а-а! – Он схватил стул и изо всех сил начал колотить им по шкафу. – А-а-а-а! – орал Орлик, выпуская наружу боль, отчаяние, удивление и… непомерную радость. – А-а-а-а!

– У мальчика сильный стресс, всхлипнула Марья Вольфрамовна. – Сильнейший! Я говорила, что не надо экспериментировать с детской психикой!

– Щас он этим стрессом Пашку-то отфигачит! – азартно потёрла руки старуха. – Ща по его призрачной анатомии настучит!!

– А вы не ошиблись, женщины? – осторожно высунулся из-за шкафа Горазон. – Ничего не напутали?!

– Путают бабки на лавках, а я устанавливаю факты, – отрезала директриса. – Вы вообще, вышли бы, молодой человек, чтобы мы в глаза ваши бесстыжие посмотрели!

Пашка сделал шаг из укрытия и тут же получил стулом по лбу. Хорошо, что лоб был не настоящий, иначе Пашка принял бы смерть во второй раз.

– Фас его, фас, фас! – заорала старуха. – Бей Горазона, Орлик!

Пашка снова нырнул за шкаф.

– То есть, вот этот дикий, шебутной мальчик и есть творение моего… – Фраза зашла в тупик из-за невозможности выразить мысль цензурно.

– Ага, – подтвердила Ида. – Именно творение и именно твоего. Да ты посмотри, у вас же одно лицо!

Пашка вдруг зарыдал за шкафом.

– Я не зря прожил жизнь! – сквозь рыдания, с пафосом заявил он.

– Ну, это как посмотреть, – не совсем согласилась старуха. – Если бы не наша дорогая Марья Вольфрамовна…

Славка положил то, что осталось от стула, на пол, и поцеловал директрисе руку.