– Ты теряешь время. Иди и принеси мои гребаные деньги.

– Но как же…

Она прижала палец к моим губам.

– Тик-так.

Я ринулся вверх по холму, размахивая фонарем. Впрочем, он мне не был особо нужен. Меня вели инстинкт и страх. Трость я не взял, потому, взбираясь по скользким каменистым склонам и спускаясь с них, я все время спотыкался и хромал. Моя травмированная нога практически без остановки ныла. Ей вторили ребра. Однако часть меня ощущала какую-то отстраненность, словно я летел сам у себя над головой и смотрел, как высокий худощавый человек с одышкой курильщика и растрепанными черными волосами, шатаясь, бредет по сельской местности подобно пьяному бомжу.

Мне хотелось смеяться над абсурдностью происходящего, смеяться до боли в животе. Оно казалось мне каким-то мрачным, ужасным сном. Однако в глубине души я понимал, что все это происходит реально. Кошмар наяву, который начался двадцать пять лет назад.

И который закончится сегодня ночью.

У подножия холма я увидел ее. Скрестив ноги, она сидела у входа. Рядом с ней горела походная лампа, а у ее ног лежал рюкзак. Чтобы не замерзнуть, Мэри завязала голову платком и натянула капюшон. Она наклонилась, и на мгновение я подумал, что она молится. Однако в следующую секунду Мэри выпрямилась, и я увидел, что она просто зажигала сигарету.

Выключив фонарь, я смотрел на нее. Но я видел совсем не ее. Я видел пятнадцатилетнюю девчонку. Красивую, умную и… холодную. Я вдруг подумал о том, как я мог не замечать этого раньше. Впрочем, хорошенькое личико ослепляет, не давая увидеть многих недостатков. Особенно когда тебе пятнадцать и в твоем теле играют гормоны. Тебе все равно, что скрывается внутри, даже если там лишь темнота и гнилое нутро.

Я сделал шаг вперед.

– Мэри?

Она даже не обернулась.

– Я знала, что это будешь ты. Всегда ты. Ты с самого детства был занозой у меня в боку. Ты – как колючка.

– Ну, у меня даже фамилия созвучна терну.

– Уходи, Джо.

– Ладно. Если ты пойдешь со мной.

– Хорошая попытка.

– Тогда попробуем по-другому: если ты не пойдешь со мной, одна сумасшедшая леди убьет твоего мужа.

– Даже если бы я хоть на секунду тебе поверила – что мне с того? Когда я с этим покончу, мы с Джереми уедем подальше от Хёрста и от этой вонючей дыры. Навсегда.

– Ты должна знать, что это безумие.

– Это мой единственный шанс.

– Клиника в Америке была твоим единственным шансом. Ты хоть когда-то всерьез думала о том, чтобы туда поехать? Или все это было лишь уловкой, чтобы получить деньги?

Услышав это, она наконец повернулась ко мне. В свете лампы ее лицо выглядело пугающе худым и до ужаса спокойным.

– Знаешь, в скольких случаях из ста наступает ремиссия? В тридцати. Всего в тридцати процентах случаев.

– Я делал ставки и похуже.

– И выигрывал?

Я ничего ей не ответил.

– Так и думала, что нет. А я не хочу рисковать. Я не хочу умирать.

– Мы все умрем.

– Тебе легко говорить, ведь сам-то ты не стоишь на пороге смерти. – Она выпустила облачко сигаретного дыма. – Ты хоть представляешь, каково это? Закрывать каждый вечер глаза с мыслью о том, что ты, возможно, делаешь это в последний раз? И иногда желать, чтобы он был последним, потому что ты устал от страха и боли? Или, наоборот, сражаться со сном, потому что тебя приводит в ужас мысль о том, что ты можешь провалиться в темноту?

Ее глаза встретились с моими, и свет лампы придал им безумный блеск.

– Ты когда-нибудь задумывался о смерти? По-настоящему? Ни чувств, ни звуков, ни прикосновений. Небытие. Вечное.

Нет, подумал я. Потому что мы все стараемся этого не делать. В этом и заключается суть жизни. Мы все время стараемся чем-то себя занять, чтобы не смотреть в бездну. Ведь ее вид свел бы нас с ума.

– Ни один из нас не знает, сколько нам осталось.

– Я еще к этому не готова.

– Это от тебя не зависит. Выбирать нам не дано.

– Но если бы ты мог? Что бы ты сделал?

– Не это.

– Говори за себя. – Она посмотрела в сторону тоннеля. – Мы оба знаем, что там, внизу.

– Кости. – Я старался, чтобы мой голос был ровным. – Вот что. Кости давно умерших людей, у которых не было ни лекарств, ни химиотерапии, ни обезболивающих. И которые все еще верили и в Бога, и в дьявола, и в чудеса. Но теперь мы знаем, что это иллюзорно.

– Не смей, на хрен, говорить со мной как с маленькой, Джо. Ты был там. Мы все были.

– Мэри, ты больна. Ты не можешь мыслить ясно. Прошу тебя. Там, внизу, нет ничего, что может тебе помочь. Ничего. Поверь мне.

– Хорошо. – Потушив сигарету, она полезла в рюкзак и достала оттуда бутылку водки и пачку снотворного. – Если ты действительно так считаешь, то позволь мне уйти. Я выпью это, и все закончится. Так я, по крайней мере, сделаю выбор сама.

Я ничего ей не ответил.

Она улыбнулась.

– Ты не можешь, не правда ли? Потому что знаешь. Потому что помнишь, что произошло с твоей сестрой.

– Моя сестра была ранена. Она потерялась. А потом вернулась.

– Откуда?

Я проглотил вставший у меня в горле комок.

– Она не умерла.

Мэри рассмеялась ужасающим надтреснутым смехом, начисто лишенным радости и вообще чего бы то ни было человеческого. Часть меня задается вопросом, а всегда ли она была такой внутри или же что-то изменилось в ней той ночью, когда мы спустились в шахту? Возможно, что-то изменилось во всех нас. Возможно, мы вернулись оттуда не только с чувством вины и сожаления.

– Ты ведь сам в это не веришь.

– Верю.

– Чушь, – она скривила губы. – Она была мертва. Она не могла пережить тот удар. Я это знаю, потому что…

Она оборвала себя на полуслове. Я замер. Каждое мое нервное окончание словно внезапно загудело от вибрации.

– Потому что – что?

– Ничего. Ровным счетом ничего.

Но это была ложь. Это объясняло все. Та ночь вдруг снова встала у меня перед глазами. Энни, лежавшая бесформенной маленькой грудой. Стоявший неподалеку Хёрст. Валявшийся на земле лом. Мэри, вцепившаяся в руку Хёрста. Но Мэри встала рядом с ним позже. До этого она стояла ближе к нам с Энни.

– Это была ты, – сказал я. – Ты ударила ее.

– Я не хотела. Я просто запаниковала. Это была случайность.

– Ты позволила Хёрсту взять вину на себя. Он прикрывал тебя, защищал.

– Он любит меня.

Теперь все внезапно обрело смысл. Почему она осталась. Почему они поженились. Он любил ее. Но у него также была над ней власть. Она не могла уйти от него. Хотя, вероятно, бассейн и складные двери тоже сыграли свою роль.