Вернемся к нашей будке, которая всегда мне дорога, поскольку в ней я провел лучшее время своей лагерной жизни. Я полюбил ее с самого начала, ибо в ней обретал блаженное одиночество монастырской кельи. Одиночество, конечно, очень относительное, но по сравнению с многолюдьем барака оно было лучше не только для духовных и миссионерских трудов, но и просто для нервов.

Первое время, то есть вторую половину лета и первый месяц осени, я мог служить лишь изредка, поскольку почти не было вина. И вот наконец изобилие! Спасибо новому соседу по бараку, марианскому священнику, латышу, который часто получал из дома посылки. Первым даром стал плоский пузырек; он был спрятан в банке варенья, и надзиратель при проверке его не заметил; затем со временем добавились другие запасы. Таким образом, с ноября 1950 года до следующей весны я служил почти ежедневно; в эти месяцы в «часовне» постоянно хранились Святые Дары.

Сама «часовня» сделалась оживленнее, часто кто-нибудь присутствовал на мессе. Великим удобством было отдельное помещение: другие священники также стали совершать мессы; для них это оказалось еще удобнее, поскольку я запирал их внутри одних или с каким-нибудь верующим, чтобы служили без помех. Угловая тумбочка, покрытая дощечкой, была алтарем; над ней — картинка с изображением Пресвятой Девы и деревянное распятие, сделанное одним заключенным. В будке кипела работа: составили мы краткий служебник, состоящий из пяти месс для разных случаев, сшили маленькую столу из подаренного мне шарфа, переписали часть Библии в дополнение к неполному Новому Завету одного моего друга, и так получили еще одну копию псалтыри. Я садился на колоду, клал дощечку на нары, писал и переписывал; чаще — из Нового Завета, вновь обретенного с помощью того же друга.

«Часовня» привлекала не только католиков, но и инославных. Именно здесь я познакомился с молодым человеком с Поволжья, принадлежал он к какой-то казанской секте. К сожалению, не помню сути их учения: оно претендовало, помню, на звание истинного православия, несмотря на явные черты марксизма, и самым странным в секте было главенство женщины, которая исполняла роль главы «церкви» и священника.

Наиболее интересной из моих встреч с инославными была встреча с «пророком» Андреем. Он появился в конце лета 1950 года и сразу же стал известен пророчествами о скором конце большевизма. Один мой православный друг спросил меня, хотел бы я познакомиться с Андреем. «Это необыкновенный человек, — говорил друг. — Он аскет, не ест не только мяса, но даже рыбы, знает Библию досконально и хранит тайные пророчества, переданные ему бабкой. По его словам, большевизм рухнет между февралем и мартом следующего года — для него это нечто несомненное. Если вы, отче, хотите поговорить с ним, я приведу его сюда».

— Приведите, — сказал я. — Интересно услышать от него самого, на чем основана его уверенность. И потом, всегда полезно познакомиться с Божьим человеком. Говорит, в феврале? Смотри-ка! Случайно не 11 февраля? Как раз к первому явлению Пресвятой Девы в Лурде.

— Точно не знаю. Спросите его самого.

Я поблагодарил и с некоторым нетерпением стал ждать. Друг и «пророк» Андрей пришли вместе; я усадил их на тюфяк, а сам остался стоять между тумбочкой и печкой. В качестве гостеприимного хозяина я показал «пророку» молитвенник на украинском языке, полученный в посылке из Львова. «Пророк» задержался взглядом на названии книжки «Исусе, люблю Тебя» и довольно бестактно начал спорить по поводу написания имени Иисуса: «Почему Исусе? Нужно писать Иисусе».

Я объяснил, что это написано на украинском языке, а не на славянском и не на русском. Он начал доказывать, что имя Иисуса священно и не должно искажаться, и что Иоанн Златоуст сочинил целую проповедь, доказывая, что каждая буква имени Иисуса имеет сокровенный смысл, следовательно, написание Иисус должно оставаться таковым на всех языках. Мне с трудом удалось объяснить ему, что ни св. Иоанн Златоуст не имел перед собой русских или славянских букв, да и имя Иисуса изначально не произносилось, как в Греции, и, следовательно, нужно хвататься не за букву, которая убивает, а за дух, который животворит.

Но в тот момент не это было важно, и я попытался успокоить его, стараясь возражать как можно меньше. Правда, его упрямство вкупе с невежеством меня уже почти разочаровало, но я хотел услышать, по крайней мере из любопытства, пророчества, поэтому просил его поведать о своих откровениях. Тогда «пророк», спросив, осознаю ли я, что мы переживаем апокалипсические события, процитировал наизусть отрывок из апостола Павла, на который я никогда не обращал внимания: «Когда будут говорить: „мир и безопасность“, тогда внезапно постигнет их пагуба». Я спросил, откуда именно этот текст; тогда Андрей достал из кармана Новый Завет и прочел отрывок из пятой главы первого послания фессалоникийцам: «О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью. Ибо когда будут говорить „мир и безопасность“, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут».

«Вы слышали? — заключил „пророк“. — Не избегнут, и не избегнут сейчас, когда они каждый день разглагольствуют о своем мире и образуют свой Совет Безопасности». Цитата произвела на меня впечатление. Тогда у меня не было времени сообразить, что вопль врагов Божиих «мир и безопасность» — это крик победы, и если коммунизм — предтеча антихриста, то надо думать, что прежде поражения будут у него победы и самообольщение, что коммунизм ликвидировал всех своих врагов и может почивать на лаврах.

«Пророк» перешел к другим текстам Писания. Открыв шестую главу Апокалипсиса, он пересказал предыдущую главу, где говорится, что Сидящий на престоле показал книгу, запечатанную семью печатями, открыть которую достоин лишь Агнец Божий.

Вот текст о снятии печатей с комментариями нашего «пророка»: «И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец, и вышел он как победоносный, и чтобы победить».

«Конечно же, — сказал „пророк“, — речь о династии российских царей: их гербом был Георгий Победоносец на белом коне с луком в руке. Это ясно, — продолжал он, — а дальше еще яснее. Слушайте, слушайте, что говорит Иоанн: „И когда Он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем (видите, Ленин на рыжем коне) дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга (революция), и дан ему большой меч (мировая революция)“.

А сейчас послушайте описание Сталина, это стих пятый: „И когда Он снял третью печать и так далее, вот конь вороной (темная раса, кавказская раса) и на нем всадник, имеющий меру в руке своей (Сталин с нормами и пятилетними планами). И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий, елея же и вина не повреждай“. Слышите? Это описание колхозной жизни, точь-в-точь: динарий — это работа одного дня, трудодень; хиникс, мера пшеницы, или три хиникса, три меры ячменя, — это плата за трудодень. И затем вино и елей, кто в колхозе повреждает их? Их там даже и не видели».