Атомная бомбардировка вызвала более эмоциональную реакцию, чем обычная. Янис заявляет:

«Очевидно, дело здесь не просто в значительных потерях убитыми и ранеными, но и в специфическом характере повреждений. Сильно изменившийся внешний вид тех, кто получил тяжелые ожоги, произвел сильнейший эффект на тех, кто их видел. На основании этого с высокой вероятностью можно утверждать, что коррелятом исключительных поражающих характеристик атомного оружия является необычайно интенсивное эмоциональное воздействие на тех, кто не пострадал, вызванное видом тех, кто оказался в числе потерь.

Сильное эмоциональнее потрясение от вида изуродованных тел отмечалось и в отчетах о менее мощных катаклизмах мирного времени, например, после взрыва на промышленном предприятии.

Нас эти эмоциональные отклонения интересуют лишь поскольку, постольку они влияют на внешнее поведение горожан. Отмечаются две противоречивые формы краткосрочных реакций. Можно утверждать, что будут преобладать апатия и дезорганизация. С другой стороны, эмоциональное потрясение при виде потерь может усилить бегство или оборону. Существуют доказательства обоих видов реактивного поведения, причем последний стимулируется эффективным руководством и направлением выживших на полезную деятельность» (Фред С. Айкл. Социальное влияние разрушений от бомбардировки (Норман. Окланд. Университет Оклахома пресс. 1958). С. vii-viii; 27–29).

(4) Как полагает автор приведенного выше фрагмента, новая социальная наука операционного анализа проделала впечатляющую работу по поиску пока еще неторных путей для исследований. Вот, например, несколько предложенных тем, на которые корпорация РАНД в 1958 году получила правительственные гранты – несколько миллионов долларов – как на часть своих исследований, посвященных защите гражданского населения:

«Нужно провести исследование выживания населения в условиях, аналогичных переполненным противоядерным убежищам (концентрационные лагеря, переполненные товарные вагоны, как делали русские и немцы, военные транспорты, переполненные тюрьмы, переполненные спасательные шлюпки, подводные лодки и т. п.). Нужно выяснить полезные принципы и адаптировать их к программе противоядерных убежищ».

Целью исследования было «убедить, что самые неприятные моменты этого события были предусмотрены и адаптированы для лучшей переносимости правительством мирного времени» (Герман Кан, «Несколько особых предложений для скорейшего обеспечения невоенного оборонного потенциала и начала перспективных программ», исследовательский меморандум корпорации РАНД RM-2206-RC, 1958. С. 47–48).

И еще один пример истинно фаустовского размаха наших военных исследований – прогноз инженера ВМФ:

«Погода и климат никогда не держат нейтралитет: они либо чудовищные враги, либо сильные союзники. Представьте фантастические возможности нации, которая обладает способностью управлять на больших территориях или даже на всем земном шаре распределением тепла и холода, дождей и солнца, наводнений и засух к своей (и союзников) выгоде и в ущерб врагу! Мы должны подумать об этом сейчас, ведь именно в этом направлении ведет нас технология…

Вопрос уже не стоит как “сможет ли человечество масштабно модифицировать погоду и контролировать климат?”. Скорее, вопрос уже звучит так: “Какие ученые сделают это первыми, американские или русские?..”» (капитан 2 ранга ВМС США Уильям Дж. Котч. Контроль погоды и национальная стратегия. Протокол института ВМС США. Июль 1960. С. 76).

(5) Классическое обоснование технического прогресса в том, что он освобождает людей от тягот существования, давая им досуг и возможность «жить по-человечески». Однако следующая подборка заставит нас предположить, что к тому времени, когда мы доберемся до высокого плато этого творческого досуга, оно окажется густо населенным более полезными видами изобретений, которые объективировали и само творчество. Еще неясно, какое обоснование выберут для этой формы прогресса – разве что технократический императив: «Что можно сделать, должно быть сделано».

«Я бы хотел научить машину писать лимерики, и, пожалуй, смогу это сделать. Я уверен, что в первой партии любой легко выберет из случайной подборки лимерики, созданные машиной “Ай-би-эм”, но через некоторое время различия уже не будут очевидными, и когда мы этого добьемся, завершится психологический эксперимент нового образца, который впервые даст четкое определение, что такое шутка» (Эдвард Теллер. Прогресс в ядерном веке. Протокол «Майо клиник». Январь 1965).

«Можно ли использовать компьютер для написания симфоний? Как принимавший участие в программировании большого цифрового компьютера с целью научить его писать оригинальные музыкальные композиции, могу засвидетельствовать, что сама идея многими воспринимается с недоверием и негодованием. Такая реакция немного напоминает максимализм романтической традиции XIX века, оценивавшей музыку как непосредственную передачу эмоций от композитора слушателю, «от сердца к сердцу», как сказал Вагнер. В уважение к этой точке зрения надо признать, что пока мы не настолько хорошо понимаем субъективный аспект музыкальной коммуникации, чтобы изучать его в точных терминах… С другой стороны, у музыки есть и объективная сторона. Закодированная в ней информация связана с такими количественными величинами, как частота и время, и поэтому доступна рациональному и высшему математическому анализу… Можно – по крайней мере, теоретически – создать таблицы вероятности, описывающие музыкальный стиль – барокко, классический, романтический и даже индивидуальный стиль композитора. При наличии таких таблиц можно реверсировать процесс и сочинять музыку в нужном стиле» (Леджарен А. Хиллер-мл. Научный американец. Декабрь 1959).

Самый зловещий аспект таких заявлений – вездесущее «пока». Вот еще пример: «Пока никакая технология не обещает удвоить творческий потенциал человека, особенно в художественном отношении, хотя бы потому, что пока мы не понимаем условий и механизма креативности (при этом я не отрицаю, что компьютеры могут быть полезными помощниками в творческой деятельности)» (Эммануэль С. Местен. Как технология будет формировать будущее. Гарвардский университет. Программа «Технология и общество». Переиздание? 5. С. 14–15). Это утверждение почти комично, потому что человек, который считает, что творчество рано или поздно может стать технологией, не имеет ни единого шанса когда-нибудь понять, что такое творчество. Но ученые в конце концов найдут и нам плохой механизированный заменитель и убедят себя, что он настоящий.

(6) Литературных произведений, где поднимается тема тюремного заключения и смертной казни, достаточно много, включая романы Толстого, Камю, Достоевского, Сартра и Кёстлера. Но так как писатели предлагают нам лишь художественную фантастику, их работы имеют мало научной ценности. Последовала попытка двух психиатров получить, в конце концов, надежные данные о том, что такое ждать казни. Экспериментальной выборкой стали девятнадцать человек из камер смертников в тюрьме Синг-Синг. «Можно было ожидать у них, – пишут исследователи, – признаков сильной депрессии и изматывающей тревоги, однако эти симптомы не были отмечены ни у одного из 19 приговоренных. Благодаря каким психологическим механизмам они избежали ожидаемой реакции на такой огромный стресс? Неужели их эмоциональная структура изменилась за год или два в камере смертников? Или это защитный механизм до момента самой казни? Или они просто сдались перед неминуемым концом?»