— Ха, ну конечно, — плюнул он, — я останусь с котом на улице, здесь, у автобусной остановки, рядом с воющими сиренами и под прицелом антитеррористической полиции, чтобы котенок окончил свое путешествие на небеса без мира в душе, голодный и холодный, а все из-за твоей патологической зависимости от всех подряд магазинов.

Людмила не обращала на него внимания достаточно долго, чтобы Макс почувствовал, что его вообще не слушают.

Затем сказала:

— Нам нужно купить что-нибудь поесть в поезд.

— Да, но ведь и в самом поезде еду купить можно!

— Да, и цены там раза в четыре выше. Ты же не думаешь, что я собираюсь покупать все втридорога?

— Ну конечно нет, ты ведь такая бедная. Такая бедная, что только на котов да корзинки денег и хватает. Если честно, почему бы нам ни купить приправы к коту, а? Приправы или масла там. Жареный котенок по-восточному, он как раз в корзинке, еда навынос, вот только шерсть…

Людмила уже ушла, затянутая манящим светом витрин. Красное пятно ее платья вошло внутрь и пропало, словно растворившись в сияющих небесах.

Время уже поджимало, когда Максим наконец припарковал «БМВ» на площадке рядом с офисом. Он выпрыгнул из машины, включил и отключил сигнализацию и оставил Людмилу прятать корзину с котенком под сумками с покупками. Блэр тихонько сидел на заднем сиденье.

— Котенок заорет, как только ты вытащишь корзину наружу, — предупредил Макс через плечо. — Ты оскорбляешь меня, думая, что сможешь прятать эту пищалку на протяжении всего пути на север.

— Ха! И этот человек утверждал, что котенок дохлый!

— Послушай меня. Даже мертвый он будет орать как оглашенный. Они ж тупые все. Почему, как ты думаешь, они больше на природе не живут?

Макс исчез за дверью двухэтажного здания. Он поднялся по застеленным линолеумом ступенькам, прошел по душному коридору. Из радио неслись вопли с матча по крикету, приглашая Макса в маленький офис, разделенный на два отсека. Картонные коробки, пачки бумаг, стопки целлофановых пакетов, разная аппаратура обступали его со всех сторон.

— Англичанин! — заорал Макс, стукнув ключом в окно палаты. — Большой черт!

Прошло некоторое время, прежде чем сгорбленная фигура за окном отозвалась. Две белые руки осторожно легли на пачку бумаги. Одна рука поднялась пригладить прядь белых, коротко постриженных волос. Затем человек повернулся на стуле, блеснули черные стекла размером с мотоциклетные очки.

— Ага, черт, — вздохнул он.

— Чертов пьяница, английский хуй! — Макс помахал рукой через окно. — Чучело!

— Да, конечно. — Англичанин приготовился подняться со стула. — Нет, ты послушай. Милли с тобой?

— В машине. Быстрее, черт!

— Иду, иду. — Англичанин прошаркал к двери, повернувшись, чтобы выключить лампу, и взял сумку с крючка у стола. — Ради бога, думай башкой, а!

Англичанин был настолько уставшим, что не заметил, как в поезде пищала и дергалась одна из сумок. Когда затих шум вокзала Кингс-Кросс и военные зоны уступили место пригороду, все затихли, убаюканные покачиванием поезда.

— Англичанин, мы собрали плату? — спросила Людмила.

— Да, — ответил Зайка. — Ты получишь около девяти сотен, после того как все проплатят.

— Ха, — сказала Людмила, поворачиваясь к Максиму и переходя на ибли: — А если ты перестанешь бестолково ездить, как баран, по городу, а поедешь за долгом Фон-Бей, мы в два раза больше получим.

Макс выпятил на нее подбородок:

— Ну, если ты можешь предсказать, когда именно они решат вдруг объявиться на заброшенной квартире, я тут же поеду и расколочу что-то, подозрительно похожее на их головы.

Людмила нахмурилась, глядя в окно на безлюдные просторы.

— И еще. Больше я этого повторять не буду: я заберу машину обратно, если ты не заставишь их заплатить. Ты ведь не думаешь, что я тут благотворительностью занимаюсь?

— А яйца по-шотландски есть? — спросил Зайка, скорее чтобы прервать поток ибли, а не утолить голод.

Людмила полезла в одну из сумок и вытащила три запакованных предмета. Зайка торжественно изучил их, прежде чем протянуть корнуэльский пирожок через стол.

— Я хочу пирожок, — сказал Блэр.

— Нет, ты послушай. Ты хочешь его только потому, что его хочу я.

— Нет, я просто его хочу. Дай.

— Ты же просил яйцо по-шотландски, англичанин, — напомнила Людмила Зайке материнским тоном.

— Да, — протянул руку Блэр, — ты просил яйцо по-шотландски, а не пирожок. Отдай пирожок.

Зайка тяжело вздохнул и отдал пирожок Блэру.

— И яйцо по-шотландски я тоже хочу, — выпалил Блэр, заботливо прикрывая пирожок рукой.

— А вот фиг тебе, — ответил Зайка. — Это мое.

Людмила убрала пирожок и яйцо в пакет и поставила его на пол.

— Значит, оба ничего не получите. Заткнитесь.

— Нет, ты послушай, — сказал Зайка, откидываясь на спинку дивана.

У Блэра задрожала губа.

В напряженной тишине они ехали на север, взяв такси до «Альбиона». За это время котенок один раз громко заорал и был тут же подарен Зайке. Он гладил его, уступив котенка Блэру только после его продолжительного нытья и просьб.

Домой они прибыли к чаю. Нянечка отнесла котенка в свой кабинет, прихватив блюдце воды, в то время как Зайка сидел там, где они с Блэром обычно проводили время между приемами пищи — в углу рядом с холлом. Отсюда прекрасно просматривался коридор, ведущий к кухням. Он сидел с видом человека, которому все здесь знакомо и привычно, словно ждал поезда, на котором ездишь каждый день в течение тридцати семи лет; сидел и размышлял о прошлом, полном непонятностей и странностей, и знал, что в любой момент сможет почувствовать себя неловко, оглянувшись назад.

В «Альбионе» был большой день. Воссоединение совпало с пятой годовщиной приватизации. К вони хлорки прибавился аромат вечеринки, привнесенный новшествами, которые смущали обитателей заведения. Все придумала нянечка. Времени на подготовку было много, поскольку каждое воскресенье в клинике был свободный день. В обычные дни все слушали радио, но воскресенье было днем Фрэнка Синатры. Эти дни были так непохожи на все остальные. Музыка Синатры разносилась из дешевых колонок по музейным просторам «Альбиона», свет, льющийся через подъемные окна, казался ярче; день словно улыбался. И настроение было другим, все чувствовали облегчение, словно старые добрые товарищи, пережившие невероятную интригу, или подростки, наконец окончившие колледж: вдруг стало уютно и спокойно там, где раньше было страшно и грустно. Музыка и вызванное ею расслабление заставляли обитателей клиники скользить по коридорам, и чувствовали они себя словно часть глобального потока. Даже нянечка расслаблялась по воскресеньям. Обычно на ней было простое шерстяное платье, кофта и деловые туфли. По воскресеньям яркие пятна макияжа сияли на ее лице, придавая ей вид картины в период реставрации.