– Тебе же деток побольше, – улыбнулась бабушка Наташе. Да быстрей учебу заканчивай и на север возвращайся, домой. Чай жених тебя твой, рождественник, заждался, да ель волшебную сбереги и подарки ее! – ничего не поняла Наташа, но улыбнулась и поблагодарила.

– А ты прощен, – сказала она Ивану, – только награда твоя тяжка – потеряешь ты любовь тех, кто был твоей семьей…

– Неет… – прошептал Иван, – нет!!! – И выскочил в дверь избушки.

– Ну догоняй, значит, – вслед зашептал Азазелло, – коль Бог прощает, может, и Сову уговоришь, коль обычной женщиной спит она.

Двери с шумом раскрылись, и в ослепительных брызгах снега вплыла похорошевшая Марфа.

– Моряна, – прошептала Наташа, Северная Бабушка протянула ей кружку отвара.

– Выпей, внученька, чай, в дом ко мне за столько веков забрела впервые.

Моряна усмехнулась, но не ослушалась, а стала пить из протянутой кружки.

– Даша… – шепот, из-за которого Моряна уронила отвар.

– Ангел мой… – прошептала она.

Огромные крылья заполнили комнату, и Моряна, взяв Ангела за руку, увлекла его на свет из дома, за собой. Долго люди наблюдали, как кружили в воздухе Ангел и Моряна, пока снег не сокрыл их.

– Домой вам пора, – сказала Северная Бабушка, – а то Одетта волнуется уже.

– Марьюшку не нашли еще! – Наташа закусила губу, и на глаза накатились слезы.

– Зачем искать того, кто найтись не хочет? – удивилась бабушка и хлопнула в ладоши.

По лесу тем временем бежал Иван, сквозь сугробы да леса темные странные, волшебством сиреневым полные. Поскользнулся да упал в снег, а когда лицо поднял – глазам не поверил. Дома он, недоуменно на него Кузенька смотрит, да кот Мартын, будто знает что, урчит да щурится.

– Жди теперь, Ванечка, раз уж так вышло, – раздался голос Одетты Юрьевны, – вспомнит тебя и Кузеньку, вернется.

– Когда? – прошептал Иван.

– А сколько бы годочков ни минуло, может, и Кузеньке уж вдвое больше будет!

Весной, когда снега сходили, деревья лучам солнца пройти не давали, летом еще сильнее гнулись над колыбелью, Моряной сотворенною. Осенью разгибались, а зимой снег теплый пропускали, покрывалом новым укутывавший. Так год миновал…

«Уйдет морок, в чужой во След, спала ты семь годов, как век. Свободной стала, я оберегала, чары все уж поснимала… проснись, Судьба идет с Начала… Да будет так!»

«Песня мне чудилась? Странная, красивая. Никак, Моряна ее пела. Уж и домой пора, холодно здесь как. Вон и костер горит. К костру мне надо. Ноги занемели, руки тоже непослушные…»

– Здравствуй, Марья, – зазвенел мелодичный голос. И Марья, широко раскрыв глаза, увидела перед собой Моряну, потеплевшая улыбка, и Ангел невероятной красоты…

– Азазелло, Даша… – прошептала Марья.

– Роза на тебе Борейская, – кивнула Даша, – знать, не простая ты. Вот, возьми.

И Даша протянула желтый отрывок листа с половинчатым текстом и белый лист, новый, чистый.

– Веточку любую возьми, окончание напиши. Отпусти нас.

– Да я же не умею, – растерялась Марья.

– Можешь, раз Сила Борейская тебя слушает. И она лишь малое, что подвластно тебе. Ты попробуй, девочка.

Несмело Марья отломала прутик от приютившего ее дерева и стала писать…

Спешил Алексей, тайгу прочесывал. Уж и домой пора, уж и самолет ждет, а в который раз возвращается в эти места, сам не свой, покой потерял. Уж и понял давно, что сгинула странная девушка, Моряной обмороченная. А душа все звала в глушь таежную, хоть волком вой. Думал – одиночка, а нет, не за золотом столько прошел он и его рабочие. Любовь нашел, да потерял так же. Люди-то работали, а от него, Алексея, толку не было. Видели подчиненные и молчали, понимали, что если хозяин в тайгу в стужу лютую ушел – опять сердце неспокойно. Опять зовет его что-то, а кто против него пойдет, тому добра не видать.

Снег опять пошел, остановился Охотник, прислушался. Словно крылья гигантской птицы захлопали. Да человек на этих крыльях в искрящемся водовороте снежинок опустился. Расписной высокий туесок ему протянул.

– Там отвар, Алексей, – сказал Ангел, – выпей, а остальное отнеси туда, куда сердце поведет. Да только непростую судьбу выбираешь, испытывать тебя будут, а не пройдешь испытания – исчезнут дары великие.

Алексей послушно отпил, удивленно наблюдая, как вновь расправляет крылья Ангел…

– Вот… – Марья протянула Моряне листок, – все что смогла, даже силы кончились…

Рядом опустился на белоснежных крыльях Азазелло, взял листок и, не глядя в него, стал рассказывать глубоким тихим голосом написанное, отчего Марья вновь провалилась в сон.

«…За любовь мы многие платили, Боги, ангелы, простые человеки, как цветы за страсть к сиянью солнца, что в итоге в тех лучах сгорают…

Меч поднял бесстрашный Азазелло, меч поднял, осмелившись любить. Он пошел против устоев Бога, а за то положено платить. Нибелунги на него напали, сотня их, а он средь них один. Горек, страшен в гневе и несчастен, он такой в бою непобедим… Силой Слова Бога был он скован и низвергнут в каменную башню, где томится в сне и забытьи, многие и многие столетья…

Дочерь скитов с горя речь забыла, когда Бог ее приговорил ко скитаньям чрез все воплощенья, что дано родиться на Земле ей. В век последний свой она отыщет путь, ведущий к той запретной башне, где спит сном забвенья Азазелло…

Сын, родившийся от Азазелло, ангелом уж не был, да и скитами не признан никогда. Имя ему дали Заратуштра, был крылат душой, пророк в словах, Бог ему доверил тайны знаний, истину творить в чужих краях…

Дочерь скитов по пути Сансары очень много бедствий прожила, судьбы, жизни, смерти, всех удары, стойко со смирением снесла. Ей неведомы покой и кров родимый, ей отпущен странницы удел, сквозь века идя за призраком желанным, много кратких жизней прожила…

Вечен поиск, он любви союзник, он историю творит, творит он жизнь, истины неукротимый он попутчик, поиск вечно жив среди людей. Он средь дол Вселенной уж проложен, сколько всяких душ спешат за ним, только поиск вечен, нескончаем, а в конце не то, что мы хотим… Так всегда, насмешка ли то Бога, или наказание за прыть? Если Бог нам что-то запрещает, может запретить нам и любить.

Но Господь Всевышний Богом бы и не был, если бы нас не прощал всегда, если бы, любя нас и страдая, не шел с нами сквозь тьму и года.

И много времени пройдет,

И разомкнется круг,

И то, что с болью вдруг пришло,

Уйдет однажды вдруг,

В треклятом свете фонарей,

В зеркальной глади луж

Явятся лики прошлых дней

И вождь – плененный муж…

…По ступенькам последнего века со свечой ты поднимешься в башню…