Я добился, чего хотел: расшевелил людей, нарушил общую тишину, которая порядком действовала мне на нервы. Надзиратели и каторжники сразу же включились в разговор.

– Да, опасно плавать на этом старом корыте, да к тому же в цепях. Без цепей у нас, по крайней мере, был бы шанс.

– Да какая разница? При нашей амуниции, в ботинках да с винтовками, нам ничуть не легче.

– Винтовка в счет не идет: ее ведь при кораблекрушении можно и выбросить.

Увидев, что всех задело, я подлил еще масла в огонь.

– А где спасательные шлюпки? Я вижу только одну, небольшую, на восемь человек, не более. Для капитана да экипажа – и то не хватит. А остальные? Балласт, что ли? Прощайте все, целую ручки!

Вот сейчас уже всех задело за живое по-настоящему. Разговор продолжился на более высоких тонах.

– Верно, ни хрена здесь нет. Да и эта дерьмовая фелюга – настоящий гроб с музыкой. Только по преступной безответственности можно посылать семейных людей на такой риск, да еще сопровождать всякие отбросы.

Я в десятке узников на кормовой палубе. Рядом два офицера сопровождения. Один из них, посмотрев на меня, сказал:

– Ты тот самый Папийон? Это тебя вернули из Колумбии?

– Да.

– Неудивительно, что ты заплыл так далеко. Похоже, что знаешь море.

Я ответил нарочито вызывающе:

– Как свои пять пальцев.

Мои слова приводят всех в уныние. А что скажет капитан, тоже присутствующий на палубе? Перед этим он спустился с капитанского мостика, чтобы взять в свои руки штурвал, поскольку судно выходило из устья Марони, считавшегося самым опасным местом для навигации. Теперь все в порядке, и он передал штурвал рулевому. Капитан – коротышка, толстенький черный-пречерный негр с удивительно моложавым лицом.

– А ну, покажите-ка мне этих молодцов, которые на бревне дошли до Колумбии.

– Вот он, еще этот и там один, – сказал начальник конвоя.

– Кто капитан? – спросил карлик.

– Я, месье.

– Прекрасно, браток, как моряк я тебя поздравляю. Ты здесь не простой человек. – Он полез в карман кителя. – Возьми табак и папиросную бумагу. Закури да пожелай мне удачи.

– Спасибо, капитан. Но я вас тоже должен поздравить за ваше мужество. Вы плаваете на похоронных дрогах и делаете это раз и даже два в неделю. Я знаю, что говорю.

Капитан зашелся от хохота, перепугав до смерти людей, которые уже и так волновались.

– Ты прав. Корыто уже давным-давно следовало пустить на слом, да компания все ждет, когда оно затонет, чтобы получить страховку.

Я удачно подпустил последнюю шпильку:

– К счастью, для вас и команды имеется спасательная шлюпка.

– К счастью, – повторил капитан машинально, спускаясь вниз, в свою каюту.

Я затеял весь этот разговор с известной целью: более четырех часов он скрашивал наше плавание. У каждого нашлось что сказать, и как-то незаметно жаркая дискуссия с кормы перекинулась на полубак.

К десяти часам утра море немного штормило. Направление волн и неблагоприятный ветер трепали судно в бортовой-килевой качке. На румбе норд-ост. У многих стражников и узников разыгралась морская болезнь – укачало, что называется. К счастью, в паре со мной на цепи морской волк. Его не укачивает. Надо признаться, что не получаешь никакого удовольствия, когда рядом с тобой кого-то тошнит. Этот тип – настоящий парижский «тити́» (уличный мальчишка). Прибыл в Гвиану в 1927 году. Уже семь лет на островах. Сравнительно молод – тридцать восемь лет.

– Меня прозвали Тити Белот[7]за то, что, должен признаться, прилично играю в карты. Я только этим и пробавляюсь на островах. Режемся ночи напролет. Очко по два франка. При своем банке можно снять солидный куш. Если, скажем, в банке двести франков, а ты бьешь валетом, то проигравший платит вдвойне да еще в гору за каждое очко.

– Откуда же на островах такие деньги?

– Представь себе, водятся, старина. На островах полно гильз с наличными. Некоторые приезжают с ними, другие получают через надзирателей за половину суммы. Видно, что ты новичок, приятель. Ничего-то ты не знаешь.

– Разумеется. Откуда мне знать острова? Я знаю только, что с них трудно бежать.

– Бежать? Ты даже не заикайся об этом. Я тут уже семь лет, и за все это время было только два побега. И чем они закончились? Троих убили, а двоих сцапали – вот чем они закончились, брат. Никому не удавалось. Поэтому и охотников бежать не густо.

– Что делал на материке?

– Проходил рентген, выясняли, есть язва желудка или нет.

– Почему не попытался бежать из больницы?

– Ты еще спрашиваешь! Будто не знаешь, что ты сам, Папийон, все испортил. Так случилось, что я попал в ту же палату, откуда ты бежал. А теперь представь себе, какие строгости они ввели после твоего побега. Едва подойдешь к окну за глотком свежего воздуха, как тебя уже отгоняют. Спрашиваешь почему, а тебе отвечают: «А чтобы у тебя не появились такие же мысли, как у Папийона».

– Скажи, Тити, кто этот верзила, что сидит рядом с начальником конвоя? Стукач?

– Ты что, сдурел? Его здесь все уважают. Вообще-то, он фраер, но держится не хуже заправского блатаря: с баграми дружбы не водит и поблажек никаких не принимает, свое звание каторжника ничем не позорит. Может дать добрый совет и быть хорошим товарищем, с легавыми на сближение не идет. Ни священнику, ни доктору не удалось втереться к нему в доверие. И вот этот фраер с повадками крутого парня, представь себе, не кто иной, как потомок Людовика Пятнадцатого. Да, дружище, он граф, и самый что ни на есть настоящий, а зовут его граф Жан де Берак. Однако, чтобы завоевать наше уважение, ему понадобилось немало времени, потому как попал он сюда за очень грязное дело.

– И что же он натворил?

– Да, знаешь, он собственного ребенка сбросил с моста в речку. А поскольку то место оказалось совсем мелким, то у него хватило хладнокровия, чтобы спуститься, взять ребенка и снова бросить туда, где поглубже.

– Как? Выходит, он дважды убил собственное дитя?

– Один мой приятель – он работает бухгалтером и видел его досье – рассказывал мне, что этого парня замордовало его знатное окружение. А его мамаша выбросила на улицу, как собаку, девчонку-служанку, которая родила от него ребенка. Приятель говорил еще, что эта спесивая графиня держала сына под каблуком и то и дело оскорбляла и унижала его за то, что он, граф, спутался с простой служанкой и опозорил их древний род и фамилию. Парень так обезумел и разгорячился, что, не ведая, что делает, пошел и утопил своего ребенка в реке, а девчонке своей перед этим сказал, что сдал его в приют.

– Сколько ему дали?

– Только десять. Ты должен учесть, Папийон, он ведь не то что мы с тобой. Старая графиня, хранительница фамильной чести, должно быть, убедила судей, что убийство ребенка простой служанки, совершенное графом, не является серьезным преступлением. Он ведь совершил благое дело – спас честь своего рода.