Австро-Венгрии вообще и у Франца-Иосифа в частности нет теперь в этом мире бо́льших ненавистников, чем сербы из Босниии и Хорватии.

На фоне русских и сербских успехов положение французов выглядит особенно ужасным. У посла Палеолога, когда ему сообщили о разгроме германцев под Танненбергом, от обиды даже затряслись губы. Как же так – в то время, когда самая культурная нация Европы терпит одно поражение за другим, русским варварам случайно удалось разгромить варваров германских. Победный перезвон колоколов Петербургских соборов и буханье орудийного салюта Петропавловской крепости французскими господами воспринимаются как щепотка яда в вино. А уж если сказать удравшим в Бордо господам французским министрам, что по итогам этой войны Россия аннексирует территорию Германии вплоть до рубежа Вислы (есть у меня такие планы), то галльский петушок сразу раскудахтается, как при виде лисы, проникшей в курятник.

Впрочем, французским и британским политиканам еще не ведомо самое главное, потому что даже через поры дырявого российского госаппарата секретные сведения просачивается все же не мгновенно. А вот царю Николаю, как и его дяде верховному главнокомандующему Николаю Николаевичу Младшему, о Танненбергской победе уже доложили во всех подробностях. Генерал Самсонов о себе прекрасно знает, что он трус и дурак, причем трус более перед начальством, чем перед противником, а потому, узнав от Крымова, чем для него могло закончиться это наступление, написал главнокомандующему рапорт об отставке с должности командарма. Копия царю. И правильно. Это лучше, чем пуля в висок при обстоятельствах, которые можно счесть безвыходными. Пока в верхах чешут затылки, как реагировать на появление нежданного союзника, полковник Крымов, как непосредственный очевидец, мчит в вагоне литерного поезда в Гатчину, все в русской армии застыло в состоянии непонятной неопределенности. При этом наиболее вероятный преемник Самсонова – генерал Горбатовский, неожиданным для противника маневром одержавший победу в сражении при Танненберге.

В русских корпусах, участвовавших в сражении, несколько тысяч солдат и офицеров получили ранения средней степени тяжести и выше, и среди них – те, кому не давало умереть только мое Заклинание Поддержки, произнесенное перед битвой. Такого наплыва раненых наш госпиталь в Тридесятом царстве не знал со времен Бородинской битвы. Русские раненые, германские раненые, совсем немного сербов, военных и гражданских. Если не считать сербов, где нередки бойцы в возрасте за пятьдесят, то и с русской и немецкой стороны пациентами Лилии и товарища Максимовой стали совсем молодые мальчики. Двадцатый германский корпус целиком был укомплектован солдатами срочной службы, в русских войсках на начало войны «срочников» была ровно половина.

С немецкой стороны рабочих и крестьян – серединка на половинку: все поголовно умеют читать, писать и считать (демон безграмотности был изгнан из Германии еще при Бисмарке), при этом среди солдат есть выходцы из кругов интеллигенции и мелкой буржуазии, имеющие среднее образование. Сегодня они побежденные, а потому ведут себя тихо и пришибленно, а то как же иначе – ведь, гарантируя их приличное поведение, то тут, то там стоят рослые двухметровые фрау в форме тропического образца, с мускулистыми руками и ногами, как у призовых бойцов. Оружия у конвоя нет, но оно и не требуется. Немецкие зольдатены ждут, когда их начнут мучать и пытать. Уж они-то, дай им волю, развернулись бы вовсю. Но никто не спешит хватать их и волочить в застенки. И никто и не догадывается, что эти персонажи здесь только для того, чтобы я мог извлечь из общей массы несколько процентов годного к Призыву материала, а всех остальных после выздоровления без всякой пощады сбросить в объятия русских военных властей. Выздоровевшие и не услышавшие Призыв будут переданы в лагеря военнопленных, чтобы потом, по окончании войны, они вернулись по домам.

С русской стороны почти семьдесят процентов рядового состава – крестьянские парни. Две трети из них не умеют ни читать, ни писать, почти половина в гражданской жизни мясо ели только по праздникам. Оказавшись в Тридесятом царстве, они ведут себя с благоговением, как в храме, медицинский персонал, несмотря на весьма срамной вид этих остроухих девиц, за ляжки не щиплют и по любому поводу не гогочут. Не то, понимаешь, воспитание. Большинство из этих парней вернутся в строй своих полков всего за несколько дней, но память о посещении этого места сохранят на всю оставшуюся жизнь… А не меньше трети (а не какие-то два-три процента) услышат Призыв и пойдут со мной по мирам вершить справедливость.

– Вот, – сказал я Ильичу, после того как привел того в помещения подземных купален, – это ваша нива, и вам ее пахать. Через этот госпиталь в ближайшее время пройдет еще немало русских солдат. Большевизация армии должна начинаться не с громких речей ораторов на митингах, а с тихой каждодневной работы с контингентом. Письмо там домой написать для неграмотного, тихо побеседовать о смысле и причинах этой войны, напомнить о том, что русскому народу она не нужна – но его участие в ней неизбежно, ибо самый добрый германский помещик будет стократ хуже самого злого русского барина. Проверено историей.

Товарищ Ленин, прищурившись, осмотрел бескрайние ряды ванн, исчезающие в мерцающем тумане, торчащие из них стриженые головы, занимающихся своими делами санитарок из бывших мясных, и негромко сказал:

– И ведь хочется с вами поспогить, товагищ Сегегин, а не получается, ибо все сказанные вами слова сбываются с неумолимостью закона всемирного тяготения. Обещали, что империалистические державы в самое ближайшее время развяжут общеевропейскую войну, и вот вам, пожалуйста – война. Обещали, что будете лечить у себя русских раненых – лечите, и как я понимаю, потоку этому не будет ни конца, ни края. И если вы обещаете, что Революция придет в этот миг не в яростном реве голодных народных масс, а тихой поступью дворцового переворота, то в это я тоже не могу не верить. Одного только я не могу понять, почему вы призываете нас работать с русскими солдатами, но совершенно игнорируете пролетариев германского происхождения?

– Пролетарий – так сказать, в классической марксистской интерпретации – это не просто человек неимущий или малоимущий, – скептически хмыкнул я. – Настоящий пролетарий еще должен быть способен к солидарному коллективному действию ради достижения всеобщей справедливости. На начальном этапе борьбы за права рабочего класса этими действиями могут быть стачки и демонстрации, в период сложившейся революционной ситуации – вооруженное восстание народных масс, после победы революции – защита социалистического отечества…

– В общем, все верно, – сказал Ильич. – Но к чему вы это сказали?

– А к тому, – ответил я, – что таких пролетариев в массе германских пленных абсолютное меньшинство. Те, что есть, услышат Призыв и без всяких дополнительных усилий с нашей стороны встанут под мои священные красные знамена, а остальные… Остальные являются просто социальными эгоистами, которые, не имея