Прошло еще какое-то время, и появилась книга Шевченко. В ней он набивал себе цену, хвастаясь близкими отношениями с людьми, занимавшими высокие посты в СССР. А потом появилась еще одна книга, автором которой была проститутка, сожительствовавшая с Шевченко. Она дала уничтожающие характеристики своему сожителю по всем статьям, включая и чисто профессиональную.

Стоит ли говорить, что вся эта история с предателем вызвала в нашем коллективе немалые переживания. Однако время берет свое, и постепенно жизнь входит в привычную колею. А работы у нас было предостаточно. Особенно же во время сессий Генеральной Ассамблеи ООН. В течение моего девятилетнего представительства в ООН советскую делегацию на этих ежегодных сессиях возглавлял Андрей Громыко. И только однажды он в виде протеста пропустил одну из них, когда правительство США запретило его самолету совершить посадку в Нью-Йорке. В тот год выступить с основной речью от имени Советского Союза пришлось мне.

Андрей Андреевич не проводил время в ООН даром, встречался с множеством министров из разных частей света. Можно сказать, что он не отказывал никому, понимая, что для представителей многих государств это единственная возможность обменяться мнениями с советским министром иностранных дел. Поэтому его рабочий день был заполнен до отказа – с утра до вечера. Не могу сказать, что Громыко определял внешнюю политику страны, точнее, он претворял в жизнь, иногда вопреки собственным желаниям, тот курс, который устанавливался политическим руководством. Но исполнителем, надо отдать ему должное, он был первоклассным.

Я имел возможность присутствовать на многих его встречах и могу утверждать, что даже в ходе напряженных бесед, когда требовалось выразить недовольство теми или иными действиями противоположной стороны, он сохранял выдержку и спокойствие. Запомнились, в частности, две беседы с тогдашним министром иностранных дел Израиля Шамиром. Громыко предъявил претензии к политике этого государства, которые и требовалось высказать, но сделал это в форме вполне тактичной. Он даже поднял свою правую руку, сказав при этом: «Этой самой рукой я голосовал в ООН за создание государства Израиль. Я и сейчас считаю тогдашнюю нашу позицию абсолютно правильной».

Не раз я восхищался его находчивостью, подсказанной многолетним опытом. Бывали случаи, когда представитель той или иной страны, не первой для нас значимости, поднимал в беседе вопрос, который был явно незнаком нашему министру, да он и не мог все знать. Тем не менее он, руководствуясь своим богатым опытом, неизменно находил правильный ответ.

Особо важными были встречи Громыко с государственным секретарем США, которые проходили попеременно в нашем представительстве или в представительстве Соединенных Штатов. После этого наш министр отправлялся в Вашингтон на встречу с президентом. Помню, уезжая в Вашингтон на беседу с Рональдом Рейганом, Андрей Андреевич сказал слова, которые произвели на меня впечатление: «Это будет мой девятый президент». Я начал перечислять в уме их имена: Рузвельт, Трумэн, Эйзенхауэр, Кеннеди, Джонсон, Никсон, Форд, Картер, Рейган – и убедился, что он был прав.

Иногда во время пребывания Громыко в Нью-Йорке возникали неловкие ситуации. На одной из сессий к мне обратился посол Иордании, сообщивший, что король Хусейн приглашает советского министра на беседу к себе в гостиницу «Уолдорф-Астория», где он остановился. Андрею Андреевичу почему-то очень не хотелось ехать к королю. Он начал придумывать различные варианты, чтобы организовать встречу, так сказать, на нашей территории. Один из вариантов заключался в том, чтобы пригласить Хусейна на чай в наше представительство. Когда я передал это приглашение иорданскому послу, тот взмолился: «Это невозможно. Конечно, наша страна маленькая, но он все-таки король и ехать к министру просто не может». На следующий день, беседуя с нашим министром, я как бы невзначай завел разговор о Тегеранской конференции и сказал: «Между прочим, Рузвельт и Черчилль принимали шаха Ирана в своей резиденции, а вот Сталин поступил иначе, он сам поехал к шаху». Тут Андрей Андреевич задумался, а потом спросил: «Вы уверены, что дело обстояло именно так?» И когда я подтвердил это, сказал: «Ну ладно, поедем к королю. Вы будете меня сопровождать». Пиетет в отношении Сталина у него сохранялся до конца.

На одной из сессий Генеральной Ассамблеи произошел неприятный инцидент. Во время выступления с нашим министром случился обморок. Мы с ужасом стали замечать, что сначала у него начал заплетаться язык, а потом он вдруг склонился влево и был на грани того, чтобы рухнуть на пол. К счастью, охранники успели среагировать и почти унесли его в кабинет Генерального секретаря ООН, который находился в двух шагах от трибуны. Через какое-то время Андрей Андреевич пришел в себя и сказал, что ему надо вернуться в зал, чтобы закончить выступление. Несмотря на наши возражения, он настоял на своем, чувство долга у него всегда было высоко развито. Представители других стран оценили это. Когда он вновь появился на трибуне, ему устроили бурную овацию.

Важным направлением нашей работы в Нью-Йорке были контакты с Секретариатом ООН, и прежде всего с Генеральным секретарем. За время существования Организации пост Генерального секретаря последовательно занимали семь человек. Первые двое, норвежец Трюгве Ли и швед Даг Хаммаршельд, ориентировались главным образом на США и другие западные державы и проводили курс, который, с точки зрения Москвы, был односторонним и не соответствовал тем требованиям, которые Устав ООН предписывал главному административному должностному лицу организации. По мере того как соотношение сил в ООН стало меняться в пользу Советского Союза и развивающихся стран, последующие Генеральные секретари: У Тан, Вальдхайм и Перес де Куэльяр – стали проводить более сбалансированную линию, с учетом интересов всех основных сил на мировой арене.

Не могу сказать, что за время моего пребывания в Нью-Йорке у нас возникали сколько-нибудь серьезные конфликты с Вальдхаймом или Пересом де Куэльяром. Как правило, оба они были готовы прислушиваться к нашим доводам, хотя порою и не соглашались с некоторыми из них.

Вальдхайм пробыл на своем посту два срока начиная с 1971 года. У него было большое желание остаться и на третий срок, но тут возникли осложнения, неожиданные для многих, в том числе и для самого Вальдхайма. Как известно, Генеральный секретарь избирается Советом Безопасности, а затем утверждается Генеральной Ассамблеей. Вскоре выяснилось, что, если из пяти постоянных членов Совета четверо: СССР, США, Великобритания и Франция – были готовы поддержать Вальдхайма на третий срок, пятый член, Китай, решил солидаризироваться с развивающимися странами и поддержать их кандидата – министра иностранных дел Танзании Салим Салима.

Образовалась тупиковая ситуация: Советский Союз и США поддерживали Вальдхайма и ветировали кандидатуру Салима, в то время как Китай поддерживал Салима и ветировал кандидатуру Вальдхайма. Такая картина неизменно повторялась в течение многих туров голосования. Это была весьма необычная для тех времен ситуация, когда США и СССР оказались в одной упряжке.

На каком-то этапе я направил в Москву телеграмму с предложением не ветировать кандидатуру Салима, а воздержаться. Я исходил из того, что американцы все равно не допустят избрания Салима, а мы, воздержавшись при голосовании по его кандидатуре, сделаем хоть символический жест в сторону развивающихся стран. Однако это был один из весьма редких случаев, когда Москва не согласилась с нашим предложением.