который был диабетиком и умело владел шприцем. Радист связался по радио с ГДР, получил рекомендацию врача. Из медикаментов на судне оказались на этот случай анальгин с амидопирином, ввели подкожно 20 % камфорное масло. Через час капитан пришел в себя и приказал продолжать движение по назначению, отказавшись от помощи медиков ГДР.

Когда мы подошли к месту принятия лоцмана у плавмаяка "Киль", судно имело крен более десяти градусов на правый борт, и лоцман отказался подниматься на борт. В шлюз канала вошли, едва не задевая надстройкой ворота, из шлюза выводили буксиром и поставили к причалу, где всю ночь нас отливали горячей паровой водой, а весь экипаж окалывал лед с правого борта. Подравняли крен до 5 градусов. После чего нам разрешили следовать дальше.

Обледенение т/х "Эльва"

Пришли по назначению вместе с оттепелью и через день начали выгрузку. Капитан категорически запретил говорить о болезни, держался мужественно, и даже среди экипажа не все знали о происшествии. С приходом в Ригу ему прибыл на замену Соколов Евгений Иванович, который с первого рейса назвал линию "инфарктной", чем предсказал судьбу не одного капитана.

Новый капитан был демократом, его мало интересовал экипаж, общался он в основном со штурманами и стармехом. Любил хорошую компанию, весело погулять в советских портах. Моря опасался, не стесняясь говорить, что оно его не любит. Через месяц запросил замену.

Кальювее Олев Андреевич с типично эстонским спокойствием провел на судне три месяца, появляясь на капитанском мостике только после прихода лоцмана, полностью предоставив нам проявлять инициативу. Фактически судном командовал старпом, что впоследствии сыграет с ним злую шутку.

Зима 1962 года была суровой, Балтийское море затянуло льдом так, что свободным оставался кусочек у острова Борнхольм, закрыли навигацию в Кильском канале, замерзли Балтийские проливы, в них работали советские ледоколы. Плавание на линии срывалось, несмотря на то, что ледокол "Воронин" проводил нас вне очереди. Ледовая навигация длилась до апреля. Вернувшийся из отпуска Яхимович вновь наводил порядок и, недовольный вторым штурманом, списал его за пристрастие к спиртному. Вторым стал я, и поэтому пришлось отложить планируемый отпуск — стыдно идти отдыхать, когда возобновилось интенсивное движение на линии.

К тому времени стабилизировался ассортимент грузов, порты набрались опыта в грузовых операциях, усилили контроль за повреждениями и хищением грузов. Глядя на суда наших немецких коллег, которые на палубах своих судов возили специализированные автопогрузчики, стропа и приспособления для выгрузки, закупили такие же для Риги и Клайпеды за рубежом. В результате отставание в количестве перевезенного груза нашими судами "Эльва" и "Кейла" по сравнению с немецкими "Бремер Редер" и "Бремер Рейдер", резко сократилось. С приходом на должность начальника пароходства Георгия Петровича Костылева были закуплены стропа не только для линейных судов, но и для Таллиннского порта, что значительно ускорило обработку судов. В немецких портах успевали теперь выгрузить и погрузить нас за сутки. Плавание становилось похожим на гонку за "Голубой лентой Атлантики". Нас не останавливали ни туманы, ни штормы.

Жизнь штурманского состава теперь состояла из бесконечных вахт, недосыпаний, погрузок и выгрузок, с редким приездом жен на сутки — двое. Если выдавалось свободное время, непременно шли в ресторан — приобщиться к цивилизованной жизни, а если его было мало, шли в Интерклуб. Обманчивое временное расслабление лучше стука в трюмах, звонков и гудения барабанов портальных кранов, мата докеров. Мы плохо знали, что происходит дома, работа родного пароходства мало интересовала, мы тупели от однообразия, и только приличный заработок за счет валютной части зарплаты помогал преодолеть желание сбежать на другие суда.

Я знаю, что, прочитав эти строки, капитаны судов других линий — на Осло, Стокгольм и Копенгаген — улыбнутся и покачают головой с сомнением. Но работал там впоследствии и я на подмене, и скажу, что они были в райских условиях. Приход всегда в родной порт, к тому же приуроченный к выходным дням, стоянки в портах Скандинавии с неторопливой работой в одну смену, возможность отдохнуть и порыбачить на Стокгольмских озерах и в шхерах, побаловаться сауной в посольстве или в агентстве. Груз элементарный — автомобили или контейнеры, который может без труда погрузить и новичок. Это не линия СССР-ФРГ, где пятьдесят процентов ходового времени занимают канал, узкости, реки с сильным течением и множеством мелей. Где шесть месяцев в году стоят плотные туманы, по путям твоего следования проходит за сутки более трехсот судов, месяцами приходится следовать под проводкой радиолокационных станций, не видя в тумане бака своего судна. Где грузы, начиная от взрывоопасных, химических, радиационных до личных вещей дипломатов, известных актеров и певцов, каждая царапинка на ящиках которых — повод для грандиозного скандала, не говоря уже о последствии хищений из них на складах порта.

Мне никогда не забыть дни, когда из ФРГ мы перевозили оборудование для охотничьих домиков Н. Хрущева, и приходилось вместе с таможенниками ночами сидеть в закрытых складах, проверять и пересчитывать позолоченные краны, такие же унитазы и биде, фарфоровую посуду, предметы столового обихода, комплекты роскошного постельного белья. Как бледнели в растерянности таможенники, когда в ящиках по документам с водопроводной арматурой вдруг обнаруживали сотни бутылок шотландского виски или дорогого французского коньяка. Вместо туалетной бумаги — блоки сигарет, а взамен письменных принадлежностей — дорогую парфюмерию и бижутерию. Мальчики со Смоленской площади в безукоризненных костюмах, бесстрастные и самодовольные, терпеливо пересчитывали бутылки, коробки, пачки, — не дай Бог, вдруг окажется недостача!

И хорошо знакомые таможенники, которые несколько часов назад конфисковали у членов экипажа лишнюю шариковую ручку, пачку импортных сигарет, густо краснели, глядя на меня, но не докладывали своему начальству о столь злостных нарушениях в спецификации высокопоставленного груза. Едва скрывая возмущение, молчал и я, зная, что не имею права рассказать об этом никому, кроме капитана.

Тот, выслушав, бросит на меня внимательный взгляд и скажет негромко: — Что положено Юпитеру, не положено быку. Не пожелай добра ближнего и неправедного, так учил меня мой отец. А я скажу тебе проще — меньше знаешь, лучше спишь.

Озадаченный, я вышел из каюты капитана. Слова, которые слышал до этого не раз, приобрели конкретный и печальный смысл.

Капитан, казалось, полностью поправился, и сделал надлежащие выводы. Он меньше нервничал, больше времени проводил на свежем воздухе, следил за отдыхом штурманов, но от наших глаз не ускользало, что изредка он внезапно замолкал и уходил в каюту или штурманскую рубку. Было без слов понятно, почему он так заботился, чтобы на мостике постоянно имелась в графине свежая вода. Теперь, когда штормило, он реже выходил из