Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне нравилось приходить к Полито под конец рабочего дня. Я покупал бутерброды на полдник, и мы поднимались на какую-нибудь балку на самой верхотуре, откуда был виден весь город. И если я был не в настроении болтать, ничего страшного. Полито справлялся за двоих.
– И это еще не все, приятель. Пусть нам запретили каталанский язык – если бы я его знал, я бы расстроился; пусть нам изменили эмблему и порядок слов в названии – звучит, кстати, жутко[38]. Но чего им у нас не отнять, так это победы в лиге. Честное слово, в этом году она у нас в кармане. Так что хочешь не хочешь, придется отмечать. Можешь сказать Лолин? А то она мне уже не верит, когда я говорю… Да что с тобой сегодня такое? – Полито так долго говорил без умолку, что его голос окончательно смешался для меня с шумом города.
– Ничего.
– Ага, ничего. Позволь напомнить, я женатый человек. “Ничего” – одно из самых опасных слов, которые я слышал. Из той же серии, что “Ни с места!”, “Руки вверх!” и – самое страшное – “Делай что хочешь”.
– Что? Прости, мне…
– …плевать, что я говорю. Вижу, вижу. Ты же не собираешься прыгать, правда? Потому что шлепнешься ты капитально, хотя, конечно, сразу попадешь в историю “Барсы” – то есть я хотел сказать, футбольного клуба “Барселона”. Команды, на эмблеме которой теперь вместо четырех красных полос две[39].
– Никогда не замечал, чтобы тебя так волновала каталонская символика.
– Ха, сам знаешь, мне это все до лампочки. Политика? Нет, спасибо. Но футбол – это уже другое. Тем более когда замахиваются на эмблему. Это наш символ, черт их дери.
– Скажи спасибо, что разрешили оставить красный цвет.
– Черт, правда. Об этом я не думал…
– Мне тут на днях предложили билеты на воскресный матч.
– И ты ответил…
– …“нет”.
– Вот гадство! Хочешь изгадить жизнь себе – пожалуйста, но зачем гадить другим!
– Ты что, все другие слова забыл?
– Да потому что гадство!
– Я отказался, потому что предлагал один тип с работы, страшный зануда. Я бы с ним целый матч не высидел, и ты, я тебя уверяю, тоже.
– Ну как скажешь. Слушай, а ты пойдешь потом в таверну Хуанчо?
– Нет. Сегодня не пойду. Надо репетировать.
– Там и порепетируешь, сцена есть. И даже публика. Твоя публика.
Полито был прав. В таверне Хуанчо я родился как артист и испытывал к этому месту особые чувства. Но я заходил туда встретиться с друзьями, выпить немного, посмеяться. А они, к несчастью, всегда умели повернуть дело так, что я в конце концов оказывался на сцене с гитарой в руках. И всегда пьяный. Но на сей раз я так не мог. Мне нужно было поберечься и сосредоточиться.
– Извини, сегодня я хочу порепетировать один. Нужно кое над чем поработать.
– Поработать? На кой черт тебе над чем-то работать?
– В субботу в “Мельнице” выступаю, – сказал я буднично.
– Класс, а я в воскресенье играю за центрального нападающего. – Полито рассмеялся, но осекся, увидев, что я не последовал его примеру. – Постой-ка, ты что, серьезно?
– Похоже на то. – Я слегка улыбнулся.
– Ты же должен прыгать от радости, черт тебя дери! Ты же всю жизнь об этом мечтал! Ты что, забыл?
– Да не забыл, конечно.
– Черт, это нужно отметить. Как тебе удалось? Не отвечай, неважно, я же твой импресарио, вроде как должен был знать. Надо что-то предпринять! Но что? Волнуешься? Ну конечно, что за идиотский вопрос. Я бы сдрейфил. Ты уже выбрал песню? Думаю, ты выбрал ту, про которую я думаю. Да, знаю, знаю, это твоя особая песня, не для всех и все такое, но это же “Мельница”, черт подери.
– Поли, мне не хочется сейчас об этом говорить.
– Э, стоп-стоп-стоп, так нельзя. Даже не думай.
– Не думать что?
– Разные глупости. Отказаться, например. Слушай, серьезно, что с тобой? Знаю я это твое выражение лица. Если правда решил отказаться, лучше прыгай сразу, пока я сам тебя не скинул.
С высоты мы видели, как строители внизу, словно рабочие муравьи, потянулись к выходу со стройки, возвращаясь к обычной жизни.
– Я уже не знаю, что сделать, чтобы забыть ее.
– Да уж… – Безмолвный холод взобрался по лесам и примостился рядом с нами. – Слушай, дружище… Ты знаешь, я в этом не спец, в отличие от Лолин, но, может, дело не в том, чтобы забыть, а? Я не понимаю, как ты еще можешь испытывать какие-то чувства после всего, что было. Да, она спасла тебя, но можно сказать и по-другому: это ты боролся за жизнь. А что ей было делать? Смотреть, как ты помираешь? И позволь напомнить, что при последней вашей встрече, после того как ты вытащил ее из лап этого Миранды, она привязала тебя к дереву босиком при температуре ноль градусов.
– Она сохранила мою книгу.
– Гомер, она сказала, что больше не хочет тебя видеть.
– И дала мне нож.
– Ах, беру свои слова обратно! Она от тебя без ума! Да что с тобой, Гомер! Что ты несешь! Сколько у тебя других было – бросал, и ничего. Их ты пытаешься забыть? Нет. Просто идешь дальше. Ну так и здесь то же самое. Иди вперед.
– Я и иду.
– Не идешь. Думаешь, что идешь, а на самом деле нет. Даже не пытаешься. Штука в том, что когда идешь, оглядываясь назад, то все время спотыкаешься. А ты попробуй наконец смотреть вперед. Поглядим, что получится. Может, увидишь впереди что-то, что будет не так уж и плохо.
– Не знаю, Поли…
– Ну вот смотри, представь себе голую бабу…
– Поли, мне не до шуток.
– Да уж какие тут шутки! Представь себе: голая женщина. Если всегда смотреть на нее только сзади, что ты увидишь? Задницу, и, положим, задницу что надо, есть за что подержаться, беленькую такую, аппетитную… – Как всегда, Поли в конце концов рассмешил меня, особенно тем, как рисовал руками в воздухе. – А если посмотреть спереди? Ух, сколько ты всего пропустил! Ты хоть раз пробовал рассмотреть женщину анфас? Я, конечно, фанат затылков и задниц, но бывают такие сиськи… У Лолин, например…
– Поли, хватит, я тебя понял.
Он приобнял меня, обдав запахом пота, рука у него была взмокшая,
