В мире улик многовековой давности, канувших в Лету так же, как и тело.

Гамаш повернулся и быстро пошел вверх по Де-Жарден, но остановился перед красивой старой дверью с цифрами из литого чугуна.

1809.

Он постучал и принялся ждать. Теперь до него добрался холод, да и Анри приник к его ноге, ища тепла и поддержки. Гамаш уже собирался уходить, когда дверь приоткрылась, потом распахнулась.

– Entrez, – пригласил его Шон Патрик, быстро отступая назад, подальше от пронизывающего ветра, ворвавшегося в дом.

– Извините, что снова беспокою вас, месье Патрик, – сказал старший инспектор, войдя в темную, тесную прихожую. – Но у меня есть к вам два вопроса, если позволите. – Он показал внутрь дома.

– Хорошо, – сказал Патрик, неохотно направляясь в указанном направлении. – Куда?

– В гостиную, пожалуйста.

Он оказался в знакомой комнате, в окружении аскетического прошлого Патрика.

– Это ваши прабабушка и прадедушка, верно? – спросил Гамаш, показывая на пару, сфотографированную перед домом, в котором они теперь находились.

Это был замечательный снимок: два строгих коричневатых изображения людей, одетых в лучшие выходные одежды.

– Да. Снято в тот год, когда они купили этот дом.

– В прошлый раз вы нам сказали, что это случилось в конце девятнадцатого века.

– Верно.

– Вы не возражаете? – Гамаш снял фотографию со стены.

– Пожалуйста.

Было видно, что Патрику любопытно.

Перевернув фотографию, Гамаш увидел, что сзади она запечатана оберточной бумагой. На ней была наклейка с именем фотографа, но дата отсутствовала. Как отсутствовали и имена.

Гамаш надел очки и внимательно вгляделся в фото. И в нижнем правом углу разглядел то, что искал, – оно выглядывало из-под рамки.

Год съемки.

1870.

Повесив на место фотографию, он двинулся вдоль стены и остановился перед другой фотографией – прапрадедушки Патрика. Тот стоял в группе других рабочих возле большой ямы. Здание сзади было едва видно.

Прапрадедушка Патрик улыбался, как и человек, стоящий рядом с ним. Однако у всех остальных вид был мрачный. А почему нет? Их жизнь, как и жизнь их отцов, была безрадостна.

Ирландские иммигранты, они ехали в Канаду за лучшей жизнью, но умирали по дороге в трюмах переполненных судов. А выжившие всю жизнь занимались тяжелым трудом. Жили в убожестве Басс-Вилля, Нижнего города под тенью утеса, под могучим «Шато-Фронтенак».

Эта жизнь была полна отчаяния. Так почему улыбались эти двое? Гамаш перевернул фотографию. Она тоже была запечатана.

– Я бы хотел снять задник, если вы не возражаете.

– Зачем?

– Мне кажется, это поможет следствию.

– Как?

– Не могу вам сказать, но я обещаю, что не поврежу снимка.

– Меня что, из-за этого ждут неприятности? – Патрик впился взглядом в задумчивые глаза Гамаша.

– Ни в коем случае. Напротив, я буду рассматривать это как услугу с вашей стороны.

После короткой паузы Патрик кивнул.

– Bon, merci. Вы не могли бы включить весь свет и дать мне ваш самый острый нож?

Патрик сделал, что просил Гамаш, и они склонились над фотографией. Рука Гамаша с ножом чуть подрагивала, и он ухватил его покрепче. Патрик посмотрел на старшего инспектора, но ничего не сказал. Гамаш опустил нож и осторожно подвел его под ветхую старую бумагу, приподнимая ее над рамкой. Понемногу бумага стала отходить.

Противясь искушению сорвать бумагу одним рывком, он осторожно поднимал ее, пока не снял всю и обратная сторона фотографии не обнажилась впервые с того времени, как была заделана в рамку более ста лет назад. И там четким шрифтом были написаны имена людей, включая и двух улыбающихся.

Шон Патрик и Фрэнсис О’Мара.

1869.

Гамаш смотрел, не отрывая взгляда.

В записи Огюстена Рено был не 1809, а 1869 год.

Шиники познакомился с этим Патриком, этим О’Марой и Джеймсом Дугласом в 1869 году.

Почему?

Гамаш обвел взглядом стену с предками, стоящими перед домом. Большой путь от Басс-Вилля, целая вселенная. Гораздо больше, чем расстояние между Ирландией и Канадой. Это была непреодолимая бездна между НАМИ и ИМИ.

Грубый ирландский рабочий в великолепном доме Верхнего города в 1870 году. Такое было невозможно. Но это случилось.

Гамаш снова взглянул на улыбающихся людей перед домом. О’Мара и Патрик. Чему они так радовались?

У Гамаша имелись соображения на этот счет.

– Доктор Шевре?

Гамаш увидел, как напряглась спина человека. Это было красноречивое маленькое движение, непроизвольное и часто встречающееся. Перед ним был человек, погруженный в свои занятия и недовольный тем, что его прервали. Гамаш знал, что такая реакция вполне понятна. Кто сам не испытывал этого время от времени?

Но еще более красноречивой была последовавшая за этим долгая пауза. Гамаш практически видел, как Обри Шевре облачается в доспехи, как латы закрывают спину археолога, как кольчуга с колючками и шипами защищает его тело. А потом, защитившись и вооружившись, он впал в ярость.

– Что вам угодно? – строго спросила напрягшаяся спина.

– Я бы хотел поговорить с вами.

– Договоритесь о встрече.

– У меня нет времени.

– У меня тоже. Всего доброго.

Обри Шевре наклонился над столом, рассматривая что-то.

Гамаш знал: имеется причина тому, что главный археолог Квебека предпочитает работать с осколками гончарных изделий, наконечниками стрел и старыми каменными стенами. Он мог задавать им вопросы, и если они время от времени противоречили ему, то в этом не было ничего личного, ничего грязного, эмоционального.

– Меня зовут Арман Гамаш. Я помогаю расследованию убийства Огюстена Рено.

– Вы из Квебекской полиции, город не в вашей юрисдикции. Идите и занимайтесь своими делами.

Напряженная спина по-прежнему не двигалась.

Гамаш несколько мгновений смотрел на нее.

– Вы отказываетесь помочь следствию?

– Я уже помог. – Обри Шевре повернулся и сердито зыркнул на Гамаша. – Я весь день провел с инспектором Ланглуа, мы раскапывали подвал в Литературно-историческом обществе. Потратил на это целое воскресенье – и что мы нашли?

– Картошку?

– Картошку. Но Огюстен Рено даже этого не обнаружил в своих поисках Шамплейна. Не хочу показаться грубым, но оставьте меня. Мне нужно работать.