Сафонку охватило страшное разочарование: призрачной оказалась его надежда. Не хватает купцу милосердия, своя мошна дороже, хоть и впрямь жалеет он меня. Не сдержавшись, Сафонка излил на собеседника досаду:

— Уважаемый хозяин, запомни одну мудрую мысль, кою вычитал я в старинном азбуковнике: «Коркодил — зверь водный, егда имать человека ясти, тогда плачет и рыдает, а ясти не перестает».

Нури-бей понял намек, густо покраснел и негодующе тряхнул головой, так что тайласан, конец чалмы, выпущенный за плечо и закрывающий часть затылка, хлопнул его по уху.

— Ты злоупотребляешь моей добротой, гяур. Почему я должен оказывать тебе милость? Я не ханаку — странноприимный дом содержу, а купеческую лавку!

— Да, ты сперва торговец, а уж потом человек. Что ж, продай меня на галеры — выручишь часть денег.

— На бесконечные муки добровольно идешь?

— Ты же сам мне читал стих Хафиза: «Тот, кто боится страдать, не обретет наслажденья».

— Не пойму я тебя, гяур. То ты умен, то безрассуден. Наверное, просто молод, не ведаешь, что творишь. Впрочем, при таком норове до старости не доживают.

Я исполню твое желание, продам тебя на каторгу, тем более что для меня это единственная возможность хоть чуть-чуть возместить убытки. Не хочу больше тебя видеть, сердце рвать.

Отец Хуа То вернулся уже два сезона назад, но никак не освоится в домашней обстановке. Как кот, принесенный в новое жилище, мечется из угла в угол, не зная, куда себя пристроить. Мама и То беспокоятся за него, теребят вопросами дедушку. Тот невозмутим:

— Дайте моему сыну привыкнуть к покою и миру. Вот уже пятнадцать лет он ничего не видел, кроме книг и похожих на пыточные застенки клетушек для экзаменующихся…

То хорошо представляет себе по рассказам папы обнесенные стеной узкие корпуса, разбитые на длинные коридоры, с множеством крохотных комнат. В каждой каморке маленькое окно и две доски, закрепленные на подставках. Одна служит столом, вторая сиденьем, вместе они ночью заменяют постель. По обоим концам коридора торчат будки для надзирателей. В отдельном корпусе живут экзаменаторы. Все — и проверяющие, и проверяемые — сидят здесь под замком до конца испытаний. О жизни внешнего мира они узнают по чередованию света и тьмы да стуку колотушек или ударам в барабан, отмечающим смены стражи.

На экзаменах нельзя пользоваться пособиями, потому будущим цзиньши лишь после тщательного обыска выдают пропуска, где указаны номера коридора и комнаты, а также листы бумаги с оттиском казенной печати, на коих обозначены темы сочинений в прозе и стихах. За предоставленное время надо создать литературные произведения установленного размера и ни в коем случае не испортить листы, иначе тебя сразу же вычеркнут из списка и отправят домой.

Дни упорного труда с перерывами на сон и еду… Но вот работа завершена, заполненные листы сдаются надзирателям, те передают их младшим чиновникам экзаменационной комиссии, которые все перенумеровывают, подписи заклеивают бумагой. На экзаменах на вторую и высшую ученые степени сочинение переписывается специальными писцами. На копии фамилию заклеивают и отдают экзаменаторам, оригинал остается в канцелярии. Мудрые предосторожности: теперь проверяющие не смогут узнать автора даже по почерку, а потому не сумеют завысить оценку из корысти или личной симпатии.

С ума можно сойти! За каждый экзамен папа худел так, будто месяц голодал. Тяготы, испытанные им в погоне за «цветком корицы», до сих пор возвращаются к нему ночными кошмарами.

То тоже предстоит пройти через бурные пороги к Драконовым воротам. Пока что экзамены кажутся ему довольно скучным и бессмысленным делом. «Пятнадцать лет упорного труда — тысяча лет счастья», — завещали предки. Да какое же это счастье — перечитать горы книг только для того, чтобы снова закопаться в бумажках? Неужели папе так интересно толковать и составлять исторические труды в Ханьлиньюане?

Нет, счастье — что-то более светлое и радостное. В представлении То их семья куда ближе к счастью сейчас, когда мужчины собрались в комнате для гостей и предаются самому изысканному и утонченному удовольствию в Поднебесной — любуются цветами за чашкой вина и скандируют стихи.

Его удивляет, что отец, который, казалось бы, должен светиться от радости, читает печальные строки:

«Мы не можем теперь увидеть, друзья,

Луну древнейших времен.

Но предкам нашим светила она,

Выплыв на небосклон.

Умирали в мире люди всегда —

Бессмертных нет среди нас.

Но все они любовались луной,

Как я любуюсь сейчас».[144]

— Прекрасный поэт Ли Бо, — мечтательно говорит дедушка, смакуя подогретое (холодное вредно для здоровья) вино из красивой раковины «попугай»[145]— И все же его произведения слишком печальны для сегодняшнего радостного вечера.

Что гнетет тебя? Я понимаю, ты никак не отвлечешься, не сбросишь с себя напряжение, не развеешь усталость, накопившуюся за пятнадцать лет учебы и бега за лазурным облаком. Но пора бы тебе начать приходить в себя. Родной дом для души — все равно что теплая ванна для тела. Ты весь напряженный, как стянутая судорогой мышца. А сегодня особенно. Наверняка это неспроста. Взревет тигр — поднимется ветер, дохнет дракон — сгущаются тучи.

То схватывает метафору: всему своя причина и свой черед.

Отец вздыхает:

— Боюсь, мою судьбу закрыла недобрая звезда. Вы слышали о приезде нового ляньши?

Мальчик навостряет ушки. Зачем в Чжэнчжоу явился ревизор, в обязанности которого входит выявлять недостатки и отмечать достоинства чиновников, следить за нравственностью населения, за ведением гражданских дел, состоянием образования?

Дедушка согласно кивает головой:

— Мне сообщили о гонце с вестовой дщицей. На ней записаны никому не известное имя и незначительная должность!

Хуа То много раз видел продолговатые деревянные вестовые дощечки. Их прикрепляют к древку и носят на плече люди, которых посылают заблаговременно предупредить местные власти о предстоящем приезде начальства. На дощечке пишутся имя и должность приезжего.

— Это маскировка. На самом деле прибыл юйши,[146]родственник императорского дома Хун Хсиучуан. В Бэйцзине о нем ходило много слухов. Он носил звание тайвэя, начальника войск округа, потом сюньфуши — военного губернатора, инспектора армии. В пограничных схватках с маньчжурами сей полководец не очень-то отличился, зато своими притеснениями довел народ до мятежа, вызвал тысячи жалоб. У него нашлись влиятельные враги, которые донесли жалобы до уха императора. По приказу Сына Неба Хун Хсиучуан последние три года провел у озер и рек (То догадывается: находился не у дел, на лоне природы)… Но вымолил у повелителя прощение и выкупил у дворцовых евнухов новое назначение.