– Уж не твоего ли сынка Сильвестра? – иронически осведомился Боэмунд, после чего бедный Флориан разом утратил и степенность, и важность, и дар речи, и забормотал что-то совершенно невразумительное.

– Довольно, – резко произнес князь Доминик. – Все эти разговоры ни к чему не ведут. Панне Соболевской я дал слово, но тебе я никакого слова не давал.

– А я и не ждал от тебя ничего, – отозвался фон Мейссен и презрительно прибавил: – Шлюхин сын! Мне совершенно безразлично, что будет со мной, если ты до сих пор не понял. Если бы я сам не пришел сюда, вы бы никогда не заполучили меня. Я ни от чего не отрекаюсь и готов ответить за все, что совершил. Но судьей мне будет бог, а не ты.

– Ну, мы еще посмотрим, – вмешался пан Кондрат.

– Ты проник на землю князя без охранной грамоты, – тут же подключился епископ Флориан, – ты был схвачен в нашем замке как лазутчик и только что сознался в двух тягчайших преступлениях. Тебя будут судить по законам княжества и королевства… Уведите его.

Боэмунд, казалось, только и ждал последних слов. Он взял меч, переломил его о колено и швырнул обломки к ногам Доминика. Его окружили солдаты Петра из Познани, и притихшая, ошеломленная толпа смотрела, как уводят того, чье имя еще совсем недавно наводило на всех такой ужас.

Мадленка скрылась вскоре после того, как увели крестоносца. Чутье подсказывало ей, что среди монахов, уносивших Франтишека с поля, она может найти еще кого-то знакомого, и Мадленка отправилась на его поиски. Тело Франтишека лежало в шатре, воздвигнутом неподалеку от поля; около тела был только один монах, которого Мадленка не знала. Она спросила, где братья, что явились с ним. Монах кивнул головою в сторону деревни и продолжил читать молитвы. Подобрав юбку, Мадленка побежала в деревню. Монахов нигде не было видно. Зрители, разгоряченные происшедшим, возвращались с турнира, и Мадленка нырнула за кузницу Даниила, чтобы не попасться им на глаза. Неожиданно чья-то рука зажала ей рот, а другая оттащила назад, в щель между двумя поленницами.

– Тихо! – шепнул ей голос брата Киприана.

Мадленка только и могла, что коротко кивнуть. Толпа валила мимо кузницы, и до Мадленки доносились отдельные голоса:

– Однако жаркая сеча была!

– Да, и посмотреть не жалко.

– Экая духота: к дождю, верно!

– Не накликай, дурак!

– Как ты думаешь: будет дождь или не нет?

– Может, будет, а может, и нет: бес его знает.

– Так он что, крестоносец?

– Крестоносец, знамо дело!

– Пойдешь смотреть, как его казнить будут?

– А то! Думаешь, на кол посадят?

– Нехорошо, он же рыцарь все-таки.

– Ха! А в Белом замке вон не побоялись.

– Ну и где они теперь? А ведь их он порешил, голубчик.

– Нет, наверное, голову отрубят и концы в воду.

– Езус-Мария, не задавите! Куда прешь, рожа наглая?

– На себя посмотри, образина несчастная!

– Тьфу на тебя!

– А рыжая та что?

– Рыжая она рыжая и есть: не потемнеет!

– Ха-ха-ха!

– Судить будут, уж точно.

– Да какой суд!

– Ребенка потеряла, ребенка! Ой, батюшки! Не видели, люди добрые? Вот такого росточка…

– Могу сделать другого, коли захочешь.

– Ишь, чего вздумал! Да чтоб у тебя все отсохло и отвалилось, чтоб ты сдох без христианского погребения, чтоб тебя…

– Эка заладила, право слово…

Киприан из Кельна наконец отпустил Мадленку, и она повернулась к нему лицом. Второго монаха она вспомнила сразу же: он был в числе тех, кто с Боэмундом провожал ее от Мальборка до Каменок.

– Киприан! – вскрикнула Мадленка. – Что же теперь будет?

Хронист улыбнулся, глядя на нее.

– А ты, панна Магдалена, в платье лучше смотришься, чем в нашей одежде.

– Киприан! – Мадленка сердито топнула ногой. – Зачем ты пустил его сюда?

Киприан посерьезнел и вгляделся в нее.

– Зачем? Думаешь, я мог его удержать? Он не из тех, кто позволит другим навязывать свою волю, и мне казалось, тебе это должно быть хорошо известно.

– Но зачем, зачем он пришел? – застонала Мадленка, вцепившись в отчаянии в свои волосы и измяв красивую сетку. – Ведь его же убьют! О, боже мой!

Киприан прикусил верхнюю губу.

– Я давно его лечу, – сказал он коротко.

– Так ты знаешь… – жалобно пискнула Мадленка.

– Да. Он обречен, о чем и сам он знает. Бог запрещает лишать себя жизни самочинно, и брат Боэмунд, всем известно, искал смерти на поле боя, когда понял, что нет такой силы в мире, которая исцелила бы его. – Киприан слабо улыбнулся. – Он говорил мне, что хочет умереть как рыцарь и человек, а не околеть в струпьях, как собака. Но он слишком хороший воин, и никто не мог его победить. Поэтому, когда брат Боэмунд узнал от Ансбаха, что твой боец подкуплен, он сказал, что отправится сюда. И я не стал отговаривать его.

Мадленка шмыгнула носом. Разумеется, синеглазый думал прежде всего о себе, а не о ней. Или о ней тоже? Она ничего не могла понять.

– Его казнят? – спросила она обреченно.

Только это было важно для нее в настоящий момент. Киприан нахмурился.

– Не знаю, панна Магдалена. Скорее всего, да. Слишком много за ним разных дел, и не только Белый замок.

– Они будут пытать его? Будут мучить?

– Вероятно.

– О, боже мой!

Мадленке захотелось взять меч и сокрушить весь мир, порубать его в куски. Такое желание совершенно не приличествовало женщине, а особенно – молодой девушке, чьими свойствами должны быть терпение, покорность и благочестие. Мадленка сделала рукой резкое движение, словно рассекая клинком воздух. Киприан сочувственно смотрел на нее, но никакие утешения не могли ей помочь.

– Скорее всего, – повторил хронист, подумав. – Но поскольку он все-таки сдался, они не станут медлить с казнью. Устроят подобие суда и… и конец.

– А Филибер? – в запальчивости спросила Мадленка. – Он что, будет сидеть сложа руки и ждать…

– Великий комтур услал Филибера в Ливонию, – вздохнул Киприан. И добавил: – По просьбе самого Боэмунда. Он не хотел, чтобы ему помешали. Ты права: Филибер никогда бы не отпустил его одного.

Мадленка в отчаянии ударила себя ладонью по лбу.

– Значит, ничего нельзя сделать? Совсем ничего?

– Послушай, панна Магдалена, ты ни в чем не виновата. – По тону Киприана было заметно, что он устал объяснять ей очевидные вещи. – Это жертва брата Боэмунда, а не твоя. Я говорил тебе: он не тот человек, что будет сидеть сложа руки и ждать, пока не разложится заживо. Он сам выбрал свой конец, добровольно, и тебе уже не спасти его. Понимаешь?