— А почему не можешь?

— Да потому что я боюсь…

— Чего?

— …что ты просто еще один из мимолетных сердцеедов, которые прилетают, болтаются вокруг, пока пейзажи не начинают надоедать, затем однажды ночью, когда никто не смотрит, линяют из города.

— Разве я похож на такого?

— Тебе уже под сорок, ты никогда не женился, у тебя ничего не вышло с работой в Нью-Йорке, поэтому тебя занесло сюда. Через пару месяцев Маунтин-Фолс станет казаться тебе незначительным, и ты…

— Мы здесь не слишком забегаем вперед? — спросил я.

— Забегаем.

— Мы?

— Ну, я. Но я погорела на три раза больше, чем нужно, и я не допущу, чтобы это случилось снова. Я слишком старая…

— Ты не старая.

— Мне тридцать пять.

— Прости, я ошибся. Ты действительно старая.

— Негодяй, — сказала она и снова меня поцеловала.

Когда я проснулся утром, ее уже не было. На подушке лежала записка.

Гари!

Кое-кому приходится работать. Позвони мне попозже.

Меня можно уговорить приготовить тебе сегодня ужин. Есть чай, кофе. Бомбейский джин в кухне.

Целую.

А.

Я побродил по дому. Здесь было куда больше порядка, чем в офисе. Ничего особенного: побеленные каменные стены, полы из выбеленного дерева, небольшие мексиканские коврики, кучи книг и компакт-дисков, маленькая темная комната, бывшая когда-то второй ванной комнатой. Состарившийся увеличитель «Кодак», полоски недавно проявленных негативов, два недавних снимка, пришпиленных к веревке для просушки. На первом снимке большой рекламный щит: Мотель «Бьютт Элегант». Номера для молодоженов, — изрешеченный пулями. На втором снимке — маленькая заброшенная церковь, полностью утонувшая в снегу, причем ее самодельная колокольня украшена плакатом: Иисус грядет. Я улыбнулся. Анна Эймс обладала зорким глазом, и, если судить по толковой композиции, она также знала, как обращаться с камерой.

В темной комнате обнаружился телефон. Я снял трубку и позвонил ей в газету.

— Ты так и не показала мне те шесть отобранных фотографий, — сказал я.

— Это был всего лишь повод заманить тебя в свою постель, — заявила она.

— Мне понравились снимки щита и похороненной под снегом церкви.

— Ты там повсюду совал свой нос.

— Ты оставила меня одного в доме, разумеется, я тут огляделся. Снимки замечательные. Ты покажешь мне другие?

— Если захочешь.

— Захочу.

— Тогда получается, что приглашение на ужин принято?

— Точно.

— Увидимся около семи, — сказала она. — Принеси побольше вина.

Ты не должен этого делать, сказал я себе. Знаю, знаю, вмешался другой голос. Но сделай мне одолжение. Заткнись.

Я приготовил себе чашку кофе и пошел в гостиную. На каминной доске я увидел три семейные фотографии: Анна с пожилой парой (ее родители, решил я), два прыщавых подростка в школьных блейзерах (наверняка братья) и снимок, на котором Анна, лет двадцати с небольшим, держит на коленях крошечного младенца. Наверное, племянника или племянницу, подумал я, ведь о детях она ничего не говорила. Я посмотрел на газеты и журналы на журнальном столике. «Нью-Йоркер», «Нью-Йорк ревю оф букс», «Атлэнтик монтли», «Нью-Йорк таймс» и в самом низу стопки — экземпляр «Пипл». Что же, у нас у всех есть тайная слабость к мусорным изданиям. Я нарушил свое правило не читать ничего с востока и полистал вчерашний экземпляр «Таймс». Когда я дошел до страницы с некрологами, мой взгляд сразу же остановился на заголовке:

ДЖЕК МАЙЛ, ЮРИСТ.

УМЕР В 63 ГОДА.

Джек Майл, полноправный партнер фирмы «Лоуренс, Камерон и Томас» на Уолл-стрит, скончался в субботу в больнице «Маунт Синай» после продолжительной болезни. Ему было 63 года.

Джек Майл, глава подразделения «Доверительное управление и наследство», начал работать в компании «Лоуренс, Камерон и Томас» в 1960 году. В 1964 году стал партнером, был первоклассным юристом в своей области.

У него остались жена Роуз и двое детей.

Я положил голову на руки. Джек. После смерти отца он заменил мне его. Он молча понимал меня. Потому что, как и он, я был чужаком. Мы увидели это друг в друге при первой же встрече — два человека, которые играли в корпоративную игру на Уолл-стрит, но втайне ненавидели все, что с ней связано. Наверняка его лучшим периодом в жизни были пятидесятые годы, когда он жил в какой-то студии на Макдугал-стрит и рисовал безумные холсты под влиянием Кандинского. Но как только он под давлением родителей поступил в юридическую школу, он выбросил все холсты. И никогда больше не брал в руки кисть. Бедняга Джек. Возможно, своей смертью я ускорил его кончину. Еще одна моя жертва.

Я запер дом Анны и пошел к себе. Резкое утреннее солнце напомнило мне, как много я выпил накануне. Когда я открыл свою входную дверь, я сразу же почувствовал, что что-то не так. В воздухе висел застарелый запах табачного дыма, а из гостиной до меня доносилось хриплое, со свистом, дыхание. Кто-то там был, и внезапно я очень сильно испугался. Пока не услышал сонный голос:

— Это ты, фотограф?

Я сунул голову в гостиную: на моем диване развалился Руди Уоррен. Рядом с его промокшими и грязными ботинками выстроились пивные бутылки, стояло блюдце, полное окурков. Зубы плавали в стакане с водой.

— Черт бы тебя побрал, Руди.

— И тебе утро доброе, — сказал он, поднял стакан, выпил воду, затем сунул в рот протезы.

— Вот так-то лучше, — заметил он.

— Очаровательно, — сказал я. — Как ты, мать твою, сюда попал?

— С помощью ключей, — ответил он.

— Каких ключей?

— Тех самых, которые я украл в прошлый раз. Ну, знаешь, запасные ключи, которые ты держал на кухне…

— Я с ними знаком, — сказал я. Я ведь не удосужился проверить, не исчезли ли они после визита Руди.

— Хотел сказать, что я их позаимствовал, — сказал он и сел.

— Как и те снимки, которые ты тоже спер?

— И эта вся благодарность, которую я получу за то, что так резво раскрутил твою карьеру? Не говоря уже о том, что свел тебя с очаровательной мисс Эймс? Хорошая выдалась ночь, не так ли?

— Ключи, Руди. Ключи.

Он пожал плечами, полез в карман и бросил мне ключи.

— Сделал дубликаты? — спросил я.

— Не дергайся. Взял, чтобы был запасной вариант на случай, если мне понадобится лежанка.

— Вчера как раз понадобилась?

— Угу. На трехколесном велосипеде бы не усидел, что там говорить о машине.

— Мог бы мне сначала позвонить.