Карина никогда прежде не видела, но много слышала от Лели во время их бесконечных посиделок на кухне и в гостиной.

Удивительно, но Леля, несмотря на неблестящий интеллект и довольно примитивный лексикон, сумела обрисовать членов своей семьи столь красочно и метко, что Карина узнавала их, одного за другим, безо всякого труда.

Совсем еще молодая, высокая, светловолосая женщина с красивым, но странно неподвижным лицом – мать. Она частыми, суетливыми движениями все время что-то поправляла на умершей – то отводила со лба прядь волос, то плотней застегивала пуговицу на платье, теребила цветы, касалась дочериных пальцев. Лицо ее при этом оставалось окаменевшим, точно маска.

Оно оживилось лишь раз – когда рядом упомянули имя Олега. Губы матери дернулись и искривились в гримасе ненависти.

– Он, – прошептала она очень тихо, но Карина услышала. – Он виноват. Из-за него…

Женщина не договорила, захлебнувшись воздухом, резко наклонилась к гробу и забормотала что-то неразборчивое, жалостно-страстное.

Чуть в стороне от нее заплаканные белобрысые мальчишки-погодки боязливо жались к высокому усатому мужчине в военной форме. Лелины братья.

Он сам, статный, красивый, плотный, с ходящими под скулами желваками. Отчим.

Еще какие-то родственники, подруги по училищу – подтянутые худосочные девочки с гладкими прическами и лебедиными шеями.

Вдруг оказалось, что всех так много, и Карина не может пробиться через их спины к Леле, ждущей ее и молчащей, навек свободной теперь от Олеговой власти.

Тихо потрескивали свечи, дюжий, бородатый больничный священник нараспев читал молитву. В помещении было холодно и промозгло, хотя на улице ярко светило солнце…

На поминках Карина подсела к Лелиной матери – та была изрядно пьяна, глаза ярко и лихорадочно блестели.

– Соседка? – пробормотала мать, едва шевеля губами. – Да, я знаю. Алена рассказывала про вас. Спасибо, что любили мою девочку. – Женщина коротко всхлипнула, однако удерживаясь от слез.

– Вы узнавали насчет ребенка? – спросила Карина.

Женщина молча кивнула и опустила голову.

– Умер?

– Он безнадежен. Легкие не работают. Врачи говорят, даже если выживет, останется инвалидом. Мы подписали согласие отключить аппарат искусственного дыхания.

«Но ведь это же ваш внук, Лелин ребенок!» – хотела крикнуть Карина, но осеклась. В этой большой и дружной семье и Леля-то была лишней. А уж полумертвое крошечное существо, которое не имеет сил дышать самостоятельно, подключенное проводами к машине, и вовсе не нужно.

– Нам инвалида не поднять, – сухо сказала мать, уловив сомнение в ее лице.

Карина молча поднялась, потихоньку вышла из комнаты в коридор и увидела тетку-провизора. Та по какой-то причине не была на кладбище, только пришла и еще не успела раздеться. Стояла посреди прихожей в пальто и шляпе, не отрывая взгляда от ярких пузырьков на тумбочке – Веркиных витаминов для беременных, которые так никто и не успел убрать с глаз долой.

Почему-то в этот момент Карина не к месту, но очень отчетливо вспомнила, как аптекарша, помимо лекарства для Олега, дала ей препарат, повышающий лактацию, точь-в-точь такой же веселый, разноцветный пузырек. Она позабыла отдать его Леле, и сейчас он стоял у нее дома, в кухонном шкафу, никому не нужный, бесполезный.

Провизорша рассеянно глянула на нее, не узнала и начала снимать пальто…

Потом были похороны Олега. В цинковом гробу.

Из Свердловска приехал только отец – высокий сгорбленный седой старик. Мать слегла в больницу с сердечным приступом.

Из Лелиных родственников никто не появился, зато пришли два консерваторских приятеля Олега, Михайлыч с Любашей и Тамара – та днем раньше похоронила Вадима и напоминала темную бесплотную тень. На пару с Кариной они соорудили нехитрый поминальный стол – больше заняться этим было некому.

Все молчали, лишь Михалыч что-то тихо и неразборчиво бормотал себе под нос. Выглядел он совершенно безумным. Любаша бережно поддерживала его под руку, точно тяжелобольного или слепого.

Гроб вынесли на улицу, и в это время к дому подъехало такси. Из него торопливо вышла худощавая, подтянутая блондинка лет сорока. Она приблизилась к старику, обняла его, коснулась губами сморщенной щеки.

Тот поднял на нее удивленные выцветшие глаза, но ничего не сказал.

Незнакомка дотронулась до запаянной крышки гроба – так осторожно и ласково, точно это был не холодный металл, а лицо близкого человека.

В автобусе она села рядом с отцом Олега, бережно обнимая его за плечи. Карине был виден ее профиль – четкий, суховатый. Длинные, ниже плеч, пепельно-русые волосы, прямая осанка, плотно сжатые губы без следов помады.

Женщина почувствовала, что на нее смотрят, и обернулась. Лицо ее выглядело спокойным, лишь на дне слегка сощуренных глаз угадывалась потаенная, глубоко запрятанная боль.

А сами глаза… Они были такими знакомыми, что Карина узнала бы их из тысячи других – холодного, серо-свинцового оттенка, смотрящие прямо и пристально. Глаза Олега.

Значит, вот какая она, его сестра, Инна, та, кого он считал самым близким человеком, сходство с которой видел в Карине. Прилетела из Америки проститься с братом.

Женщина быстрым, молниеносным взглядом скользнула по Карининому лицу, и губы ее слегка дрогнули. Затем она наклонилась к старику и принялась что-то тихо говорить ему на ухо.

Сами похороны и кладбище Карина запомнила смутно, будто в тумане.

Мысленно она похоронила Олега гораздо раньше и не могла заставить себя отождествить его с содержимым цинковой коробки, наглухо закрытой, сползающей в черную глубокую яму на крепких веревках.

Тамара на поминки не осталась: она едва держалась на ногах. Вдобавок ко всему ее дочка умудрилась подхватить ангину и лежала в постели с высокой температурой.

Остальные погрузились в автобус и поехали домой.

Очутившись за столом, Михалыч сразу же налег на спиртное, моментально захмелел и раскис. Лицо с близко расположенными сосудами побагровело, маленькие светлые глазки налились слезами. Он всхлипывал, громко посылал проклятия в собственный адрес, ронял голову Любаше на плечо. Глядя на его терзания и на то, как внешне спокойно ведут себя остальные, можно было полностью увериться, что именно дирижер являлся самым близким Олегу человеком.

В конце концов Михалычу стало плохо с сердцем, и Любаша увела его домой, напоив корвалолом. Следом за ними ушли оба Олеговых друга.

Карина осталась в обществе Инны и старика. Тот держался молодцом. Он выпил много водки, но, в отличие от Михалыча, оставался молчаливым и сурово-сдержанным.

Карина просидела с ним и сестрой Олега около часу, почти не разговаривая, лишь перекидываясь пустыми, дежурными фразами. Потом простилась и пошла к себе.

На лестничной площадке ее догнала Инна.

– Простите… – Она снова цепко и внимательно глянула на Карину. – Можно я зайду к вам? На полчаса.

– Заходите.

– Сейчас. Только отца уложу.

Карина