– Прошу прощения, мадам Дюбуа, но все эти вещи важны и для вас.

– Они важны, потому что это мой выбор, старший инспектор. Но если бы вы приехали в полосатой рубашке и при галстуке в горошек, я бы не стала вас просить переодеться. А месье Морроу попросил бы. Или дал бы вам понять, что это неприемлемо. Он легко оскорблялся. Он очень точно знал свое место. И ваше. – Она улыбнулась ему.

– Но любой человек – это не только то, о чем вы сказали. А по вашим словам, вы его хорошо знали.

– Вы очень умны. Наверное, поэтому вас и назначили главой Квебекской полиции.

– К сожалению, всего лишь отдела по расследованию убийств.

– Непременно назначат. Я обязательно приеду на церемонию принесения вами присяги.

– Боюсь, что такое назначение кончится для меня нахлобучкой от мадам Гамаш, – сказал он.

Мадам Дюбуа остановилась посреди веранды, где в вырезе древесного настила торчал ствол громадного клена. Она повернулась и посмотрела на Гамаша:

– Мне нравился Чарльз Морроу. Да, он был человеком напыщенным, но обладал чувством юмора и имел немало хороших друзей. О человеке можно судить по его друзьям. Или по их отсутствию. Пробуждают ли они друг в друге лучшие чувства или же постоянно сплетничают, стремясь уничтожить других? Посыпают ли раны солью? Чарльз Морроу ненавидел сплетни. А его лучшим другом был Берт Финни. Уже одно это говорит о многом, a mon avis.[79]Если бы месье Финни был свободен, я бы сама взяла его в мужья.

Мадам Дюбуа не отвернулась, не опустила глаза, и голос ее не прозвучал вызывающе, когда она сделала это примечательное заявление. Она просто говорила правду, о чем и свидетельствовал ее вид.

– Почему?

– Мне нравятся мужчины, которые умеют считать, – сказала она.

– Этим он занимался сегодня утром на пристани.

– Возможно, он и сейчас этим занят. Ему считать не пересчитать.

– Вообще-то, двадцать миллионов.

– Правда? Так много? Ничего, у него острый глаз, – сказала она и рассмеялась.

Гамаш посмотрел ей через плечо, где даже в сумерках светился белый мрамор. Она проследила за его взглядом.

– Возвращаясь к статуе… Вы все же согласились ее поставить, – сказал Гамаш. – Нужны были деньги.

– Поначалу Морроу настаивали на том, чтобы поставить статую на месте одной из этих клумб. – Она показала на клумбы роз и лилий между домом и озером. – Но я сказала «нет». Даже если скульптор сделает какой-нибудь шедевр, он здесь будет не на месте. И, откровенно говоря, я не думала, что Морроу способны создать шедевр. Как вы уже, вероятно, заметили, их вряд ли можно назвать минималистами.

– Да, скорее максималистами, это верно.

– И вот после долгих обсуждений мы остановились на этом месте. Там статуя смотрелась бы ненавязчиво.

– Была бы незаметна, вы хотите сказать?

– И это тоже. А если повезет, то вокруг Чарльза Морроу вырастет лес и лет через двадцать поглотит его.

– Не думаю, что вы допустили бы это, мадам.

Она немного грустно удивилась ему:

– Да, вы правы. Бедняге Чарльзу доставалось в жизни. Здесь бы у него был хороший дом. Если бы он не убил свою дочь.

Неподалеку они видели Пьера – он разговаривал с кем-то из молодых. Вроде бы с Элиотом; впрочем, парень стоял к ним спиной и сказать наверняка было трудно. Но Пьер увидел их и помахал.

– Вы говорили о друзьях, – сказал Гамаш. – Наверно, иногда их не хватает в этой глуши.

– Вы думаете о Пьере Патеноде?

– И о вас. И о шеф-поваре Веронике. Остальные, насколько я понимаю, приезжают и уезжают, ваш молодой персонал вроде Элиота.

Парень повернулся, и теперь Гамаш убедился, что это Элиот. Он вроде бы спорил с метрдотелем.

– У некоторых есть основания, чтобы оставаться, но по существу вы правы. Большинство не задерживается больше чем на год. И наши отношения с ними не похожи на дружбу. Это скорее отношения ученика и учителя или тюремщика и заключенного.

Она улыбнулась. Конечно, она ни в коей мере не считала «Усадьбу» тюрьмой, но Гамаш легко мог себе представить, что некоторые из ребят именно так и воспринимают это место. Коллин, например. И ждут не дождутся окончания срока.

– А здесь не бывает одиноко?

– Мне? Никогда. У меня есть муж. Он здесь во всех этих стенах, коврах и цветах. Он в этом клене. – Она положила маленькую розовую ладонь на громадный ствол. – Мы посадили его шестьдесят лет назад. Я все время говорю с ним, прижимаюсь к нему по вечерам. Нет, мне никогда не бывает одиноко.

– А ему? – Гамаш показал на Патенода.

– Должна признаться, когда он только приехал сюда, я думала, он надолго не задержится. Непривычен к тяжелой работе. Но ему понравилось. Наверно, в нем течет кровь coureur du bois. Он полюбил эту глушь. И у него такие замечательные манеры – наш прежний метрдотель сразу же назвал его своим преемником. Потом появилась Вероника, и она дополнила нашу маленькую семью.

– Кажется, у Пьера трудности с Элиотом, – заметил Гамаш.

– Бедняга Пьер. Боюсь, что этот молодой человек с первых дней стал задирать нос. Он приехал в апреле и с тех пор только и создает здесь проблемы.

– Почему же вы его держите?

– Потому что мы нужны ему. Он неплохо работает, быстро освоил французский. Но ему нужно научиться самодисциплине и самоуважению. Он завоевывает внимание либо ссорами, либо флиртом.

– Мне кажется, он и со мной флиртовал.

– Ну, может, вы дали ему повод, – сказала она, и Гамаш рассмеялся. – Он поймет, что ему не обязательно это делать, что он и без того хорош. И поймет это благодаря Пьеру. Хотя, вероятно, и не сегодня.

Они увидели, как Элиот, явно взволнованный, зашагал по грунтовой дороге. Метрдотель какое-то время глядел ему вслед, потом медленно повернулся и, задумавшись, направился назад. Будучи начальником над людьми, которые нередко оказывались трудными подчиненными, Гамаш сочувствовал Пьеру. И Элиоту.

– У агента Лакост прекрасная интуиция, и она очень наблюдательна. – Гамаш снова посмотрел на мадам Дюбуа. – Она уверена, что Вероника влюблена в Пьера.

– Думаю, чтобы заметить это, не нужно быть семи пядей во лбу, старший инспектор. Впрочем, я не сомневаюсь, что она наделена и тем и другим. Вероника много лет влюблена в Пьера. А он, бедняга, не замечает этого.

– Вы не боитесь, что из-за этого возникнут трудности?

– Поначалу побаивалась, – призналась она. – Но по прошествии первых десяти лет расслабилась. Откровенно говоря, это чувство удерживает здесь Веронику, а она превосходный повар. И никогда не поддается эмоциям. Я это знаю. Она принадлежит к тем замечательным женщинам, которым сама любовь приносит удовлетворение. Ей не требуется ответного чувства.