В 1940 году все следы этого полотна теряются. Оно словно исчезло. А семью его владельцев постигла страшная участь. После оккупации Парижа все потомки Берже-Коэна были отправлены в концлагеря на территории Германии, и насколько нам известно, никто из этих людей не выжил. Им принадлежала на редкость богатая коллекция предметов искусства, разрозненные фрагменты которой в течение долгих лет продолжали появляться то там, то тут: в Германии, в Англии, один раз во Франции, несколько раз – в Южной Америке. И все они, кроме нескольких, попали в музеи, поскольку представляли собой значительную ценность.

И вот теперь всплыла еще одна картина из той же коллекции. Каким-то образом она попала обратно в Венецию, где вы и купили ее. Могу лишь предположить, что вместе с остальной коллекцией Берже-Коэнов она перешла к нацистам и была увезена из Франции. Очевидно, продавец, у которого вы купили ее столько лет назад, понятия не имел, какое сокровище ему досталось, поскольку запросил за картину сущие пустяки. И вот теперь, дорогая моя, – он многозначительно посмотрел на Веронику, – вам принадлежит поистине редчайшее сокровище. Берегите его, как следует заботьтесь о нем. В сущности, его место в музее.

Все трое умолкли, в почтительном молчании глядя на картину. Наконец Вероника повернулась к брату Томмазо.

– А что известно о Берже-Коэнах? Говорите, они все погибли в концлагерях?

– Видимо, да. А картина явно попала в руки нацистов после того, как ее прежних хозяев взяли под стражу. Порой проследить судьбу произведения искусства бывает легче, чем выяснить судьбу человека. Но насколько мне известно из различных источников, все родственники прежнего хозяина картины исчезли бесследно.

Он почтительно умолк, Вероника задумалась. История оказалась печальной, Веронике было неловко оттого, что картина досталась ей, по сути дела, случайно. Она горячо поблагодарила брата Томмазо за скрупулезные исследования, выписала щедрый чек для монастыря и еще один – лично для монаха, а не для благотворительных нужд. Он расцеловал ее в обе щеки, она спросила, нельзя ли оставить картину в монастыре, пока она не организует доставку обратно в Нью-Йорк. Монастырь они покинули с документами, которые собрал для Вероники монах. По дороге в отель оба долго молчали. На этот раз они остановились в городе, в отеле «Даниэль».

– О чем задумалась? – наконец спросил Эйдан. Он думал, что Вероника будет без ума от радости, а она, кажется, загрустила. По ее молчанию было видно, что у нее тяжело на душе.

– О Берже-Коэнах и о том, что с ними стало, – картина придавала Холокосту больше реальности, чем берлинский музей. Эйдан кивнул, понимая, чем она встревожена. – Пожалуй, стоило бы выяснить, не осталось ли в Париже кого-нибудь из потомков этой семьи.

– Прошло семьдесят пять лет, – мягко напомнил Эйдан. – Даже если кто-то из них тогда выжил и вернулся из концлагерей, сейчас их уже нет в живых.

Она кивнула, до отеля они дошли в мрачном молчании. Вечером Вероника была непривычно тихой и неразговорчивой. Они отправились в свою любимую тратторию, но в это время года в ней было малолюдно и скучновато. У Вероники был задумчивый и грустный вид.

Она по-прежнему отмалчивалась, когда на следующий день они покинули Венецию. Оказалось, что картина стоит целое состояние, а Веронике было как будто все равно. В глубине души она считала, что сама она ничем не лучше нацистов, отнявших картину у законных владельцев. Эйдану она призналась: сам факт, что картина теперь принадлежит ей, вызывает ощущение, будто бы ее руки запачканы кровью.

– Все уже в прошлом, – попытался успокоить ее Эйдан. – Просто живи и радуйся. Картина замечательная, ничуть не хуже тех, которые достались тебе от дедушки. Твой бывший муж хотел, чтобы она принадлежала тебе, вот и сделал тебе такой подарок.

– Ни одна из дедушкиных картин не была украдена у людей, которых отправили в концлагеря, – печально возразила она, и Эйдан не стал спорить. Просто не видел в этом смысла. После возвращения в Париж она устроилась работать за компьютером, просидела весь вечер и полночи, и легла в постель спустя долгое время после того, как Эйдан уснул.

На следующее утро она снова взялась за работу, и так продолжалось несколько дней. Спустя четыре дня она отобрала три имени из списка, который старательно составила. Оказалось, что Коэнов в Париже тысячи, а Берже – еще больше. И трое Берже-Коэнов. Вероника показала список Эйдану и позвонила всем троим тем же днем.

Первая из тех, с кем она говорила, молодая женщина, сказала, что ее семья родом из Эльзаса и что в Париже никто из ее родных не жил. Вторым в списке значился студент, который объяснил, что брак его родителей не признан по французским законам. Его мать носила фамилию Берже, отец – Коэн, и они дали своему сыну фамилию, объединив две своих. По третьему номеру ответила девушка. Она сказала, что ее зовут Анриетта Вильер, что Франсуа Берже-Коэн приходится ей дедом, что они перебрались к нему в дом, чтобы ухаживать за ним, поэтому телефон записан на его имя. На вопросы она отвечала, явно думая, что Вероника проводит какие-то маркетинговые исследования, и удивилась, услышав от нее просьбу о встрече, по возможности поскорее.

– Что-нибудь случилось? – испугалась девушка.

– Нет, но кажется, у меня есть то, что когда-то принадлежало вашему деду или его семье. Это было давным-давно, и мне хотелось бы поговорить об этом с ним.

– Этого не может быть, – твердо возразила девушка. – Вся его семья погибла во время войны. Только дедушка выжил. Все вещи у них отобрали – и дом, и все, что в нем было.

– Знаю, – мягко подтвердила Вероника. – Он согласится поговорить со мной?

– Ему уже восемьдесят восемь лет, он нездоров. Во время войны он был ребенком. Голова у него ясная, но вряд ли он вспомнит предмет, о котором вы говорите, – объяснила девушка.

– Я привезу ему фотографию, – пообещала Вероника. Снимок картины сохранился у нее в компьютере, Эйдан мог распечатать его. – Можно мне приехать завтра? – настойчиво спросила она.

– Мне надо забрать из школы сына, – вздохнула Анриетта. – Приезжайте в пять. Но пожалуйста, постарайтесь не волновать его. Ему слишком тяжело вспоминать о войне. Он не любит говорить о ней.

– Обещаю, я сделаю все возможное, чтобы не расстроить его. Надеюсь, он захочет получить обратно эту вещь, если она действительно принадлежала его родителям, – закончив разговор, она повернулась к Эйдану. В ее глазах застыло удивление. – Кажется, я все-таки нашла одного из них. Ему восемьдесят восемь лет. Значит, во время войны было тринадцать.

– И как ты собираешься поступить? – Эйдан забеспокоился. Последние четыре дня ему казалось, что Вероника одержима какой-то мыслью – с тех пор, как они побывали в Венеции и она услышала от брата Томмазо историю картины.

– Завтра я поеду к нему. Хочешь со мной?

Он кивнул, понимая, что все равно не смог бы заниматься ничем другим. Он должен быть с ней. Зов судьбы слышался вновь.

Весь день Вероника не находила себе места, ожидая пяти часов. В половине пятого они покинули ее квартиру, разыскали нужный дом в пятнадцатом арондисмане и припарковали машину на улице. Дом оказался небольшим и обветшалым. Видимо, когда-то он выглядел прилично и даже теперь сохранял следы былого достоинства, но отчаянно нуждался в ремонте. Улица в целом производила не лучшее впечатление.