Укусом.

И кровь оказалась действительно сладкой.

– Бестолковая… – Мэйнфорд не разозлился, и сила не отступила, напротив, потянулась к Тельме, обнимая, спутывая сотней петель. И каждая жгла.

Того и гляди, Тельма сама вспыхнет.

Прямо здесь.

На площадке… не самое лучшее место, но она не способна теперь шевелиться.

– Погоди. – Мэйнфорд не стал искать ключи, и за управляющим, у которого должны бы храниться дубликаты, не пошел. Он просто легонько пнул дверь, и та разломилась…

…завтра скандал будет.

…компенсацию потребуют за порчу имущества… и вообще, как Тельме на работу идти, если дверь сломана?

Здравые, в общем-то, мысли были сиюминутны. И то, дурное, наведенное, а может, всегда жившее внутри Тельмы, их отбросило. Оно требовало не мыслей – действий.

Содрать плащ.

И пиджак Мэйнфорда. Галстук его нелепый. На таком только вешаться… а Мэйнфорд не сопротивлялся. Мог бы уйти, или спеленать ее, или сделать хоть что-то. А он просто стоял, позволял себя трогать, пусть прикосновения Тельмы и были лишены даже тени нежности.

Она рванула рубашку, и ткань затрещала.

Пуговицы выдирала одну за другой, получая от этого извращенное удовольствие. Она дотянулась до шеи и оставила на ней свою метку. Еще одну – на плече… и потом, кажется, терпение Мэйнфорда иссякло.

Петли силы сдавили.

Полыхнули, опаляя. Следом вспыхнула юбка, распадаясь на клочья. Блуза задымила. Стоило бы испугаться, но прикосновение почти воплощенного пламени не вызывало страха.

Напротив, было хорошо.

Правильно.

– Не боиш-ш-шься? – поинтересовался Зверь с желтыми глазами, который слишком долго притворялся человеком. И потому ему, Зверю, было тяжело говорить.

– Нет.

Как можно бояться огня?

Тельма подняла руки, позволяя пламени растекаться по коже. И рыжие плети обвили запястья, поползли выше, сдавили локти, стягивая за спиной. Почти поймал.

Почти удержал.

И все же ослабил хватку. Дыхнул жаром на грудь, и в животе заныло, тяжело, противно. А Зверь просто перекинул Тельму через плечо…

…правильно, в коридоре слишком мало места.

Она же, не желая лежать спокойно, извернулась и вновь укусила Зверя… жаль, что крыльев нет, с крыльями ночь была бы куда интереснее.

…и все-таки она сошла с ума.

Пробуждение было болезненным.

Не так.

Пробуждение было стыдным.

Отвратительным.

Позорным.

Тельма открыла глаза и уставилась в потолок. Как ни странно, она помнила все, что произошло накануне.

Обед с Гарретом.

Вызов.

Такси, в котором водитель беспрестанно говорил о грядущих выборах и о том, что надо голосовать за Тиксера, потому что только консерваторы помнят, каким был сотворен Новый Свет, а всякие там либералы вот-вот развалят мир.

Дом. Пожар.

Комнату, в которой погиб Найджел Найтли. Свои безуспешные попытки. Магию Кохэна и самого его в образе Крылатого Змея. И она была бы рада, если бы память, в кои-то веки проявив милосердие, на том остановилась. Пожалуй, нынешнее утро располагало к легкой амнезии. И будь Тельма хоть сколько бы хорошей актрисой, она бы эту амнезию разыграла.

Но она отдавала себе отчет, что способностей у нее немного, да и не поверят…

Проклятие.

И что теперь?

Что-нибудь… надо придумать… объяснить… или просто сделать вид, что ничего не произошло? Самое отвратительное, что решать придется сейчас. Мэйнфорд, чтоб его Бездна забрала, не соизволил убраться восвояси.

Лежит рядом.

И не спит.

Тельма точно знает, что не спит. Руку за голову закинул, потолок разглядывает. Надо бы заговорить, наверное, надо, потому что чем дальше, тем более напряженным становится молчание. Вот только знать бы еще, что сказать.

Извиниться?

За то, что вчера едва не изнасиловала? Или все-таки изнасиловала, если до кровати добрались и… но он уже явно был не против? Если так, то обвинение ей не грозит, а вот увольнение…

– Так и будешь прятаться? – Он заговорил первым. И любезно подал одеяло, которое оказалось на полу. Одеяло Тельма взяла, натянула по самую шею, испытывая преогромное желание залезть под него с головой. В детстве помогало, помнится…

…только Мэйнфорд – не призрак из шкафа, сам не уберется.

– Я не прячусь. – Голос был хриплым, и горло отчетливо драло. А если… сказаться больной? Остаться дома на пару деньков, пока первые впечатление поблекнут, и вообще… – Я просто… мне…

Стыдно.

Нет, не так, стыд – это чувство, с которым Тельма давно научилась управляться. Она вообще не давала чувствам волю. А теперь ей хотелось исчезнуть.

Притвориться не то что больной – мертвой.

Тяжело заскрипела кровать: Мэйнфорд перевернулся на бок. Подпер голову кулаком. Смотрит. Лучше бы на потолок пялился.

– Мне следовало вчера уйти?

– Да и… – Тельма закусила губу. Простой выход. Обвинить во всем произошедшем его.

Но это неправда.

– Я не знаю, что со мной было. – Это признание далось с трудом, и куда хуже, что говорить его пришлось, глядя в глаза Мэйнфорда. Серые. Спокойные.

И никакого тумана.

– Раньше такого не случалось… и я пыталась сдержаться, но… если бы ты ушел, я… я не думаю, что это меня остановило бы.

Она выдохнула и замолчала. Вот и все. Сказано достаточно, и Тельме остается ждать ответа. А Мэйнфорд не спешит отвечать. Он хмур, но не больше обычного, и наверное, это вполне естественное для него состояние.

…а вот следы на шее остались.

И на губе, которую Мэйнфорд покусывает… на плече – царапины и глубокие, словно его кошка драла… это Тельма?

Больше некому.

Но у нее короткие ногти, а тут… до мяса почти.

– Больно? – Руки она сунула поглубже в складки одеяла.

– Да нет… ничего, – Мэйнфорд повел плечом. – Затянется и…

Он поскреб щетину на подбородке.

– Кажется, я тоже был… не вполне адекватен.

Тельма кивнула: в данном конкретном случае двое неадекватных лучше, чем один. И вспомнилось вдруг, что желтые глаза Мэйнфорда, что вихревые потоки силы его, которой хватило бы, чтобы разрушить не только квартиру, но и дом до основания.

И как это понимать?

Мэйнфорд защищен от ментального воздействия, должен быть защищен во всяком случае. Ментальные блоки – стандартная процедура для лиц, находящихся на государственной службе.