Я дал клятву. Я был римским гладиатором. Я поклялся, что выдержу все, что бы со мной ни делали – жгли, связывали, избивали, убивали мечом. И я сдержал свою клятву.

Я получил урок – хотя и не тот, который они хотели мне преподать.

Глядя вниз на Большой Цирк сквозь огненный ад моего собственного горящего тела, я забирал с собой из Рима ненависть, которая поможет мне выдержать все. Атанатос знал, что я вернусь, хотя и ухожу сейчас. Я буду преследовать его сквозь века безжалостно и непреклонно, а остальным достанется такое буйство стихии, о котором они не просили.

Сгорая над Римом, я знал, что, как только меня зароют в землю, Рим будет гореть надо мной.

22.41

Норта разбудила медсестра. Открытый зеленый блокнот Портера лежал у него на груди. Когда Норт пошевелился, блокнот упал на пол с громким шлепком, который эхом прокатился по пустому коридору отделения скорой помощи нью-йоркской городской больницы.

Блокнот нашли в кармане пальто англичанина. Он все время носил его при себе. Когда его раздели, вещи и блокнот передали Норту, и тот сразу же заинтересовался содержимым блокнота.

Ниточки воспоминаний из других жизней, больше похожие на бусы из жемчужин, чем на железную цепочку,– эти воспоминания притягивали его с неодолимой силой. Мучительные воспоминания по-прежнему были слишком живыми и яркими, запертые в глубине его костей.

Медсестра наклонилась, подняла блокнот и спросила, готов ли он к разговору. Норт знал, что это означает.

– Когда? – спросил он.

– Через десять минут,– ответила сестра.

Норт поднялся на ноги. К этому он не был готов. Ему показалось, что его обманули. Он почувствовал, как нарастает раздражение, и постарался успокоиться.

– Я могу увидеть его?

Медсестра сказала, что его уже перевезли, но она постарается все устроить.

23.13

Она провела Норта по стерильным коридорам, сквозь множество внутренних дверей, после чего они спустились в подвальное помещение, где за двойной дверью располагался темный и холодный морг.

Медсестра включила освещение и подождала, пока глаза привыкнут к ослепительному свету неоновых ламп.

Тело Уильяма Портера в черном пластиковом мешке лежало на каталке, ожидая отправки на вскрытие.

– Мы должны связаться с его ближайшими родственниками,– сказала медсестра, расстегивая молнию на мешке.

«Похоже, это я».

Норт сказал, что позаботится об этом.

Медсестра открыла мешок и показала лицо Портера. Больничный морг – не похоронная контора, здесь покойникам не придают благообразный вид. На коже Портера осталась запекшаяся кровь, в волосах засохла уличная грязь. Были видны даже вмятины от трубок и прочего медицинского оборудования. Но осталось немного и от живого человека – родимое пятно под глазом.

Только сейчас Норт почувствовал себя совершенно одиноким.

«У меня так много вопросов. Что же делать?»

Норт не сразу заметил, что медсестра что-то говорит. Он попытался прислушаться, хотя это было трудно.

– Он просто не мог вылечиться, – говорила она. – Все его тело покрыто рубцами. У него была нелегкая жизнь. А в конце он как будто просто отступил, перестал бороться.

«Проиграл все свои битвы».

– Вы хорошо его знали?

Норт подумал об этом и ответил:

– Да, я знал его всю жизнь.

В темные времена глаз начинает видеть.

Ретке

Никогда еще он так не паниковал.

Они перешли в другую лабораторию, чтобы продолжить работу, когда на главном мониторе появилось сообщение. Мегера приняла вызов. Ее изящные тонкие пальцы намертво впились в белую пластиковую трубку. Какие-то неприятности.

Лоулесс встал. Поначалу он казался слегка раздраженным, но как будто не слишком беспокоился. Но потом он вырвал трубку у дочери и вмешался в разговор, стянул латексные перчатки со сморщенных пальцев и со злостью швырнул их на пол.

Он принялся расхаживать по комнате, громко стуча тростью при каждом шаге.

Ген спросил, что не так, потому что понимал: одно-единственное проявление доброты, малейший проблеск сочувствия, и заботы разорвут его на части.

Он не слишком удивился, когда Мегера просто отпустила его и сказала, что ничего особенного не произошло. Она была очень красива. И очень умна. Но всего остального ей недоставало.

Казалось, вся эта стерильная комната вычищена одной лишь силой их гиперборейского духа.

Большая деревянная дверь распахнулась, и на пороге появился Саваж. И почти сразу же между ними троими завязался спор.

– Ген нашел еще одного,– сообщил Саваж.

– Чьего? – нетерпеливо спросила Лоулесс.

– Одного из моих.

Ни Лоулесс, ни Мегера не встали, чтобы приветствовать его, и зал заседаний поглотил обреченного Саважа.

«Мы нашли еще одного?»

Ген посмотрел на своего сопровождающего, зная, что его не удастся вызвать на откровенность. Поэтому он не стал и пытаться. Мало шансов, что ему позволят что-нибудь подслушать. Не стоит даже пробовать. Ему придется найти ответы на свои вопросы в другом месте.

Охранник внимательно следил за ним, но молчал. Он был настороже.

Они молча поднялись на лифте на тридцать пятый этаж. Охранник был бдителен и хорошо обучен. Он не тратил время, тупо разглядывая пол. Он смотрел на Гена. Он наблюдал за Геном, даже когда они подошли к двери, выкрашенной в непроницаемый черный цвет.

Маленький тревожный красный огонек на замке сменился умиротворенно-зеленым, когда охранник провел над ним своим пропуском.

Охранник толчком распахнул дверь и вошел, а Ген остался на пороге. Комната была обставлена скромно – компьютер, стол, телефон, несколько книг и множество таблиц, диаграмм и клинических данных, которыми, словно бумажной чешуей, были полностью увешаны две стены.

В комнате было еще две двери. Охранник убедился, что они заперты, отошел в угол и стал ждать.

«Что он делает?»

– Ты что, собираешься смотреть, как я буду работать?

Охранник был невозмутим, словно каменная колонна.

«Он должен уйти».

– Куда я отсюда денусь? Уйду через запертые двери, от которых у меня нет ключей? Убирайся отсюда. Или ты забыл, кем я стану?

Охранник попытался переварить эту неприятную информацию. А Ген приступил к работе. Он уселся за широкий деревянный стол и молча приник к компьютеру, не оглядываясь на охранника.