– Потому что два скальда всегда услышат друг друга. Люди не слишком-то меняются за века. Мы оба искали главное в человеке, и в этом главном мы встретились. Что нам три века?

– А ты не эльденландец? – спросил Сторвальд. Его давно занимал этот вопрос, потому что во всем существе Леркена он видел так много общего с собой, что этому требовалось объяснение.

Леркен усмехнулся:

– А ты уверен, что вы действительно так уж отличаетесь от прочих людей? Я встречал ваших и раньше. И еще тогда понял: Эльденланд – это не место твоего рождения, это состояние твоей души. Кто способен сам творить свой мир, тот и эльденландец.

Сторвальд улыбнулся и больше ничего не сказал. У него было такое чувство, что он разговаривает с самим собой, но только поумневшим и ясно осознавшим то, о чем раньше лишь смутно догадывался. Оказаться иной раз в пустоте между туманом и морем бывает полезно. Потому что здесь скальд видит себя таким, какой он есть – стоящим на воздушной тропе между землей и небом и обреченным вечно мучиться этим разладом, чтобы приносить радость другим.

* * *

– Я вижу огонь! – закричал с носа Эгиль Угрюмый, и все на «Жабе» повернулись к нему. – Вижу огонь! – радостно орал корабельщик, вцепившись в борт возле штевня. – Это нас встречают! Я же говорил, что в таком троллином тумане Хельги хёвдинг обязательно пошлет кого-то встречать нас!

– Да где ты увидел? Какой огонь? У тебя в глазах рябит!

Слэтты вглядывались, щурились, прикладывали ладони к глазам. Море почти успокоилось, ветер стихал, но туман не позволял видеть соседний корабль, то и дело вокруг раздавались протяжные звуки рога. Один, второй, третий – они постепенно удалялись назад, передавая по цепочке самую важную весть: я еще здесь!

Но Эгиль упрямо твердил, что видит впереди огонь.

– Может быть, это уже берег! – уверял он. – Люди Хельги хёвдинга жгут костры над горловиной фьорда. Они ждут нас! Э-эй! – не хуже дракона заревел он, сложив руки возле рта. – Эй! Кто там! Это я, Эгиль Угрюмый, всадник «Рогатой Жабы»!

– Эге-эй! – долетел из тумана слабый, дрожащий, но вполне различимый отклик. – Эгиль! Рогатый тролль! Это я!

– Сторвальд! – от радости и изумления корабельщик охнул, потом нетерпеливо вытянулся, точно хотел стать выше ростом, и заорал с удвоенной силой: – Сторвальд! Где ты! Греби сюда! Мы здесь!

– Плывите за мной! – отозвался знакомый голос. – За мной! Торопитесь! Надо поворачивать на юг! Я укажу вам путь! Веди всех за мной, Угрюмая Жаба!

– Какой-то странный голос! – переговаривались слэтты. – Похоже больше на призрака, чем на живого человека!

– Да ну вас! – отмахнулся Эгиль. – Какой там призрак! Уж моего Сторвальда, косоглазого тролля, я узнаю хоть в Асгарде, хоть в Хель. Это очень на него похоже – выйти в море встречать меня! Я знал, что он по мне соскучился!

Звуком рога подавая друг другу знак, корабли слэттов один за другим разворачивались и следовали за «Жабой». А «Жаба» держала путь на бледно-желтое свечение в тумане. Сквозь густую мглу не получалось разглядеть, что за корабль или лодка плывет впереди, но Эгиль то и дело обменивался окриками со Сторвальдом и знал, что они не потерялись.

Несмотря на радость, через какое-то время и сам Эгиль заподозрил неладное. Несомненно, это был голос Сторвальда Скальда, которого корабельщик знал не хуже родного брата (эльденландцы все считают друг друга братьями, особенно на чужбине). Но звучал он странно: легко, протяжно, и казался каким-то слишком тонким, прозрачным. Однако причиной этих странностей Эгиль считал туман: он искажает и вид, и звук.

Над кораблями начало темнеть. Приближалась ночь. Желтое пятно света делалось ярче, яснее, тоже предупреждая о близких сумерках.

– Эй, Сторвальд! – в очередной раз закричал Эгиль. – Мы будем плыть всю ночь, или ты дашь нам где-нибудь пристать?

– Осторожнее! – ответил Скальд, и на этот раз его было слышно лучше. – Берег совсем близко! Мы сейчас минуем полосу камней, а потом можно будет пристать. Следите за мной!

– Я и так с тебя глаз не свожу, жаба распрекрасная! – рявкнул Эгиль, изо всех сил скрывая беспокойство.

Почему-то у него сжималось и замирало сердце от нелепой боязни, что вблизи берега его лучший друг растает и исчезнет навсегда.

Было слышно, как волны с шумом бьются о камень, накатываются на высокий берег и с протяжным свистом срываются назад. Из легкой мглы выступили темные очертания гор. Громадные бурые скалы, покрытые лесом, казались заснувшими чудовищами.

– Берегитесь камней! – предупреждал впереди голос Сторвальда. – Следуйте точно за мной!

Осторожно продвигаясь вперед, «Жаба» первой вышла к берегу. Полоса прибрежных камней здесь кончалась, впереди расстилалась длинная отмель. А на самом последнем камне, размером со взрослого тюленя, в перестреле от берега, стоял Сторвальд Скальд – мокрый, усталый, но с широкой улыбкой на бледном лице.

– Сторвальд! – изумленно ахнул Эгиль. Казалось, его предчувствия сбываются. – Как ты туда попал?

Рядом звучали восклицания слэттов. Все увидели человека на камне в такой дали от берега, а рядом не имелось ни лодки, ни корабля.

– Призрак! Призрак! – кричали слэтты и искали под одеждой свои амулеты.

– Сторвальд! – крикнул Эгиль, хлопая глазами. – Ты что, пришел сюда по воде?

– Я знал, что ты меня любишь и держишься высокого мнения о моих достоинствах! – ответил Скальд, зябко хлопая себя по плечам и явственно постукивая зубами от холода. – Но ходить по воде я не умею. И если вы не снимете меня отсюда, я останусь на этом камне навсегда! Да… нет ли у богатых слэттов лишних сухих штанов?

И тут огромный камень свалился с души Эгиля и с громким шумом пропал в волнах. Про призраки рассказывают много всякого, но в сухих штанах они сроду не нуждались!

На заре третьего дня после новолуния один человек перешел через Ягнячий ручей и направился в сторону усадьбы Поросячья Радость. Он шел от стана квиттинского войска, но по его облику, по двум толстым косам, заплетенным над ушами, было видно, что это фьялль. Он был хорошо одет и полностью вооружен, нес на спине красный щит с бронзовыми накладками, а за плечом его висело в ременной петле длинное копье.

Рассвет только занимался, небо в вышине было темно-фиолетовым, чуть ниже – лиловым, а совсем над горизонтом – белым. Море тоже лиловело, ловя отраженный свет небес. Почти все деревья вдоль берегового обрыва были срублены, кусты выломаны, истоптанную землю покрывали старые кострища, мусор, и она выглядела так же безобразно, как и всякое место, послужившее пристанищем большого войска. Вдоль берега темнела длинная череда кораблей, и в сумерках трудно было разобрать, где кончаются корабли квиттов и слэттов и начинаются корабли фьяллей. Где-то возле Ягнячьего ручья, хотя нельзя сказать точно. Возле каждого корабля виднелся тлеющий костерок, сидели на бревнах дозорные, иногда тихо переговаривались. На неспешно идущего человека никто не обращал внимания. Сейчас тут много кто бродит туда-сюда.