камеру. Взгляд подполковника сделался просветленным, задумчивым. Скляренко зубами закусил невольный вздох, готовый вырваться наружу, сжал глаза, будто собирался поймать спину Абдуль-Вахида в винтовочную прорезь. Сообщение насчет корзины, которую с верхом набивали пачками, не считая, сколько там денег, и приносили этому полуграмотному мужику не только изумило его – повергло в тихую грусть – нет, не дорасти ему до бывшего муллы, хоть подполковник и грамотнее, и умнее, и современнее Деревянной Ноги.

Будь он на месте Абдуль-Вахида у того же богатого Ахмед-Шаха, державшего ущелье в волосатом кулаке, он постарался бы отработать корзину, провел бы несколько успешных операций, выбил бы шурави из Пандшера… Скляренко спрятал блокнот в сумку.

– Все!

Уже сидя в «уазике», словно бы потешаясь над самим собой, он с невеселым удивлением покачал головой:

– Ну и ну!

Придя на работу, Скляренко сел за стол в своем узком пенальчике, пахнущем сапогами и какой-то химической хреновиной, вытянул ноги – надо было прочитать, что там наговорил Абдуль-Вахид. Через десять минут в дверь раздался стук. Скляренко недовольно поморщился – опять мешают.

– Войдите!

Вошел незнакомый полковник с властными движениями. Строгим хозяйским оком окинул скромное служебное помещение:

– Однако у вас тут не очень!

Скляренко поднялся из-за стола.

– Слушаю, товарищ полковник!

– Не очень, тут у вас, говорю, – повторил вошедший.

Полковник был незнаком, Скляренко раньше его не встречал. «Может быть, новый хозяйственник? Судя по фельдфебельской строгости, явно хозяйственник. Не дай Бог, у такого пропадет кусок мыла – заездит, затопчет ногами, отдаст под суд! И не дай Бог быть званием ниже его!» – последнее было существенно для подполковника Скляренко.

– Моя фамилия – Каюмов, – сказал полковник, и Скляренко на этот раз засек в речи полковника азиатский акцент, который состоит из своих особых красок и отличается и от кавказского, и от якутского, и от коми-пермяцкого, и от волжского – слова рождаются мягкие, округлые, с протяжными «и» и «е», и обрубленными, без заусенцев, словно бы напильником обработанными твердыми звуками: не за что зацепиться, все мягкое.

И лицо у полковника было азиатским – плоское, гладкое, с непропорционально мелкими деталями – нос детский, кнопочкой, бровки – короткие, гладкие, редкие, рот небольшой, овальный, с круглыми, будто вырезанными из телевизионного шнура губами.

– Простите, товарищ полковник, вы из Бурятии? – не удержавшись, спросил Скляренко.

– Я? – удивился полковник. – С чего вы взяли? Чистокровный узбек из города Ташкента!

– Извините, товарищ полковник, – Скляренко виновато вытянулся – не мог понять, почему он не сдержался? И с чем к нему пожаловал этот властный, с резкими манерами «чистокровный узбек из города Ташкента»? Возраст – неопределенный, у людей его конституции вообще нет возраста, они живут вне времени, вне эпохи, иногда вне пола – одинаково выглядят и в тридцать лет, и в восемьдесят, сказать почти ничего не сказал – ни по речи, ни по жестам не понять, кто это?

– Вы под каким знаком родились? – спросил полковник. У Скляренко сделалось легче на сердце.

– Девы!

– Вам просил кланяться Сергей Сергеевич.

– Садитесь, товарищ полковник, – Скляренко вышел из-за стола, движения его сделались поспешными, приветливыми, словно бы в опостылевшей мути будней замаячил золотой лучик. Он почти обрадовался этому плотному низкорослому полковнику с байскими манерами властолюбивого генерала.

– Спасибо, – полковник не привык суетиться: «служенье муз не терпит суеты»… – Вечер не занимайте! – приказным тоном произнес он.

– Хорошо.

– Вечером посидим в компании с хорошим коньяком, все обсудим.

– Простите, товарищ полковник… Ваше имя-отчество?

– Якуб Тимурович! Для одних – сложно, для других – нет.

– Якуб – по-английски Якоб. Английское имя! – сказал Скляренко.

Полковник улыбнулся и покинул комнату.

Вечером Скляренко узнал, что на юге Афганистана десантная бригада взяла трофей – двести килограммов белого порошка. Производство прежнее – пакистанское, качество – то же.

– Платят за этот порошок, дорогой Эдуард Максович, высшую ставку, – сказал Каюмов.

– Максимович!

– Извините, Эдуард Максович, – поправлять полковника было бесполезно. Он разлил коньяк в стаканы, спросил: – Другой посуды нет?

– Нет, Якуб Тимурович.

– Ладно, зарисуем вот тут, – Каюмов покрутил пальцем у виска, словно бы намотав что-то на изящный тонкий ноготь, – в следующий заход привезем что-нибудь достойное русского офицера.

– Простите, Якуб Тимурович, десантники знают, что они взяли?

– И да, и нет.

– А то тут ко мне приходил один герой, интересовался, куда подевали его добычу?

– Героя, как вы и просили, считай, уже нет в Афганистане. Перевели! – полковник махнул рукой, показывая вдаль и в потолок. – Туда! Далеко, далеко, где кочуют туманы. Вы иногда ведь занимаетесь оформлением документов?

– Иногда случается, – коротко ответил Скляренко, вспомнив сопроводительную бумагу, которую он сделал, – прошла за милую душу, без запинки, – до сих пор он видит теплые доверчивые глаза старого таможенника, проверявшего его.

– Вот и хорошо, – Каюмов удовлетворенно наклонил голову. – «Дух отлетел, остались голые стены», как сказал один писатель. Заботы разделим – я доставляю сюда груз, вы беретесь выправить документы на убитого сержанта… скажем, Усачева Николая Семеновича, или Парамонова Илью Ивановича, ефрейтора из ВД… С «черным тюльпаном» груз уйдет в Ташкент.

– А причем тут убитые? Усачев или этот… Парамонов? – у Скляренко что-то не сходились концы с концами, нашлепка усов непонимающе дернулась.

У Скляренко было ощущение, что неведомая рука приподняла его над землей, и он завис. Потерял ниточку, которая связывала его с твердой почвой и позволяла прямо держаться на ногах, новую ниточку ведущую его в рай, в небеса, в кущи, где на ветках растут шоколадные конфеты, изюм с орешками – внизу синяя изюмина, в середке орешек, а вверху медово-светлая сухая изюмина – «бутерброды», которые он ел в хаде, – да еще стоят тарелки с манной кашей по-гурийски, между прочим, а воздух наполнен звуком серебряных труб – он не нашел. А так надо нащупать эту ниточку! Скляренко загнанно, тяжело задышал, будто ему не хватало воздуха. Пояснил гостю:

– Кабул… он расположен на высоте… тысяча восемьсот метров над уровнем моря. Все время перебои с кислородом!

– Убитый при проведении колонны через Саланг Парамонов или погибший под Хостом Усачев… Они нам очень нужны, – Каюмов сожалеюще посмотрел на коньяк и отставил в сторону. – Пить надо прекращать в двух случаях – когда работаешь и когда охотишься. Не помните, кто сказал?

– Не помню. Есть другое выражение: если работа мешает пить, то бросай работу!

– Тоже хорошо! – одобрил Каюмов. – А в гробу мы провезем порошок вместо этого Усачева или Парамонова. На кого подготовите документы, на того и провезем.

– А куда же Усачева с этим самым… с Парамоновым?

– Здесь зароем.

– Не похоронив?

– Почему же! Только вечная пристань их будет находиться тут, в Афганистане. Это же наша земля, дружественная. Не думаю, чтоб мы скоро ушли отсюда, – Каюмов заметил вопросительный взгляд подполковника и пояснил: – Ежу понятно: лучше война на чужой территории, чем на своей. Если мы уйдем отсюда, то обнажим свои южные границы.

Скляренко вспомнил про дырку в границе, нашлепка усов у него дернулась и замерла.

Что-то холодно ему,