Вздох. Шорох простыней. Ремни. Перевязь. Закрепить протез защелками, натянуть поверх штанину. Один сапог. Джо поднялся из кровати и накинул на плечи лежащий в кресле у входа камзол. Он обернулся у дверей.

— Да, — сказал.

В закрывшуюся дверь разбилась ваза, а следом от крика полопались все стекла на этаже.

Глава XIV. Верховная Жрица

Дорога. Запах лошадиного пота. Перебранка на шорском за спиной, где едут стражники Гвидо и сам медик. Трава, такая высокая, что щекочет голые икры. Неудобная шнуровка на льняном платье, выкрашенном в ляпис-лазури. Привкус дыма, означающего домашний очаг. Вот-вот она услышит собачий лай и меканье овец.

До Ан-Шу оставалось меньше дня пути. Путешествие туда — это маленькое желание свободной женщины до того, как она примет решение, вот так это было спрошено у Гвидо, и он, конечно, согласился. Да так быстро, что малефика пожалела, что не потребовала сразу паланкин, украшенный павлиньими перьями.

Чонса тогда поняла, что попроси она Гвидо Лорку чистить ей виноград от кислых шкурок и занять в постели место брата, тот только рад был услужить, лишь бы малефика согласилась на сумасшедший план.

— И что такое ихор на самом деле? — спросила Чонса.

Она волновалась, словно возвращалась домой — в последний дом, что у неё остался — и поспешила заглушить грохот в груди пустыми разговорами. Гвидо поравнялся с ней. Хвала богам, что чудные лохматые лошади остались с Нанной в той преисподней, куда та провалилась, из Сантацио они ехали на высоких тонконогих скакунах гнедой масти. Шли они гладко, будто плыли по морю зеленой травы, которой заросла нехоженая дорога, будто стянулась рана.

Гвидо пропел:

— Влага чище чем горный ручей, что струится у жителей неба счастливых!

Чонса хмуро глянула вверх. Сквозь рваное небо проглядывали жиденькие лучи солнца, рыжие, как в «золотой час». Счастливых жителей не было рядом, но стражи бдительно держали на коленях короткие луки, готовые к нападению химер.

— Мы не знаем, каков их мир, — мечтательно продолжил Гвидо, — возможно, они живут своими законами, и вовсе не демоны, какими мы их считаем. Просто иные. Ты знала, что химеры — поразительные существа? Попав в нашу среду, они легко смогли продолжить размножение здесь. Я прозвал их химерами, потому что они способны мешаться с нашим миром!

— Восхитительно.

— Да! Как жеребец покрывает ослицу, тигр — львицу… Я думаю, что малефики… По крайней мере, дальний-дальний предок каждого, кто родился с малефецием, некогда произошел из слияния этих существ с людьми.

Брови у Чонсы поднялись. Она ответила чуть резче, чем хотела:

— О, теперь ты разделяешь мнение церкви. Мы — порождения демонов?

— Как грубо. Нет. Нет же! Существ из иных планов! Как знать, может, мы все — всего лишь эксперимент кого-то очень одинокого из поднебесья, и малефеций просто пробуждается у кого-то, пока спит у других.

— Тебе нужно было становиться городским сумасшедшим и сказочником, а не медиком. Тем, что на площади собирает детишек и пугает их до поноса в исподнее.

— Зато теперь ты понимаешь, почему бринморские вознесенцы выгнали меня из своей ортодоксальной юдоли. Берегли исподнее.

Чонса хмыкнула. Перед ними развернулась долина. Еще немного, забраться бы вот на эти камни, гигантские, скатившиеся с гор, и стала бы видна скала в виде головы ястреба. Интересно, в таверне еще варят еловый грог? Конечно варят. Быстрее бы упиться им до беспамятства.

— А ихор — это? Ответь.

— Не кровь. Один из её сегментов… Не знаю, как пояснить. Ихор можно раздобыть лишь в самой свежей крови путем её… Хм…

Гвидо смолк, подбирал слова.

— Ну же. Я умнее, чем кажусь.

— Я изобрел машину, которая делает витальные жидкости чище. Ты заливаешь туда гумор, она крутится, и гумор распадается на части… Ну, если просто. Одна из частей — красная у крови, другая — желтая, это у людей. Я заметил, что у малефиков вторая светлее, как будто золотые частицы в ней плавают. А у химер такая чистая, что светится изнутри! Но самое главное — в спинном мозге малефика…

Такую яркую картинку воображал себе медик, что отголоски красок не могли не найти разум малефики. Чонсу резко и сильно замутило. В мыслях у Гвидо, в его воспоминаниях восторга было столько же, сколько крови на тонких и ловких руках в перчатках из тончайшей кожи. Мясник.

— Довольно, — Чонса отвернулась, — ты говоришь о моем племени, а не о каком-то…скоте.

Поняв ошибку, Гвидо трогательно подогнул бровки и глянул в лицо малефики своими мальчишескими глазами, серыми, как сталь его медицинских ножей.

— Нет же, послушай! Послушай, это ведь правда. В летописях Шормаару, в священных текстах и посланиях героического эпоса воспевается ихор. И там говорят, что кровь богов так чиста, оттого что они не едят гнилого мяса и гранатового вина. Понимаешь, эта глупая присказка была искажена вознесенцами! Они считают, что если скормить малефику ягненка, он быстрее придет к безумию, а на самом деле это из древних обычаев! О, боги, — он был так восторжен, что подскакивал в седле неугомонным мальчишкой, мерин под ним недовольно фыркал, — о боги, клянусь, когда покончим с этим делом, запрусь в библиотеке и напишу такой трактат!

Открытия Гвидо не вызвали у Чонсы радости. Она сомневалась, что в ней вообще осталась радость. Думается, последние её крохи уплыли вместе с черноглазым мальчишкой на юг. Удивительно, что кто-то может строить планы на времена, которые придут потом, как будто за этим безумием возможен простой мир, где кому-то есть дело до научных трактатов, библиотек… Как будто где-то останутся малефики.

Кому они нужны? Что потеряет этот мир, когда они исчезнут? Эта долина все так же будет благоухать терпким запахом живучего полевого цикория. Пронзающие землю тут и там камни останутся стоять, острые, словно горные тролли пытаются прогрызть почву из недр. Луна продолжит вызывать приливы, а люди — воевать. Некоторые вещи неизменны, иные — остаются лишь в легендах, вроде того убитого великана, рана которого породила самую широкую и длинную реку всего континента.

Чонса грустно качнула головой.

— Напиши свой трактат, Гвидо. Пусть хотя бы в нем останется память о моем народе.

Усталость. Блики пламени на плечах от фонарей, что тащат за собой дозорные. Мир раскачивается вместе с иноходью кобылки. Сколько она уже без сна? С тех пор как уехал Джолант. Бросил её прямо как Дани, как Феликс и сам чертов Добрый Ключник со всеми его апостолами и пророками. К черту их всех. Она найдет способ исцелить свои раны: зароется руками в землю, посмотрит, как вырос хмель на