— Ты же говорил, что он священным почитается?

— Почитается, потому в лесу его и не трогают. Однако ловят медвежонка и растят его несколько лет, дабы на празднике этом ему хвалу воздать и призвать его лесных сородичей не трогать племя. Да я про обряды их мало знаю, слышал лишь ненароком… Так вот, рядом с той клетью стоял идол Волоса, сиречь скотьего бога, и каменное святилище его со сводчатыми стенами, прозываемое «кереметь». Те меряне и лесному хозяину поклоняются, и скотьему. Как начали мы их подгонять, они сразу псов злобных на нас спустили, а потом волхв из керемети выбежал, клеть открыл да цепь с косолапого снял. Как оказалось, там держали не обычного мишку, но зверя лютого ростом в две сажени. Уж такой здоровый медоед выскочил, что все вои мигом назад подались, я лишь один перед ним остался. То ли безрассудство во мне заиграло, то ли привык я к своему медвежонку и поверить не мог, что меня сей зверь подомнет, но не отшатнулся я. Лишь меч перед собой выставил, хоть и пустое это было дело перед такой образиной! Что со мной было бы — не ведаю, но прилетела мне стрела точно под лопатку, бросила на землю прямо под ноги медведя. А следом и самого медоеда завалили — десяток стрелков в упор любого в землю вобьют. А вот найти того, кто мне острый подарочек прислал, — не смогли. Прилетел он с того края, где людишки Якуна стояли, однако за руку их не схватили — не до того было. А случайно с двух десятков саженей промахнуться нельзя, лишь слепой на это сподобится. А уж когда я оклемался, то ушкуи наши на повозки громоздили, и всем не до меня было. Тут уж я и понял, что расходятся мои пути-дорожки с Захарием.

— Что значит «не до того»! — вскинулся Тимка. — Десять человек — и никто не заметил? Да быть того не может!

— Может, Тимоша, может… — удрученно кивнул Завид. — С дружиной Якуна все понятно: я им в вашей веси всю малину обломал, да так, что ни одной ягодки для них не оставил. А вот наши… Мне кажется, что после того раза я для них чужой стал. Вот если бы я по приказу Захария или Кузьмы вмешался в дела купеческие, то тогда честь бы была мне и хвала. А поелику одобрение на свой почин я получил позже, то либо я считал в тот момент себя их ровней, либо в следующий раз тоже что-то этакое вверну… неведомое. В любом случае простым воям от меня нужно держаться подальше. Так-то вот.

— Так у тебя отец и правда золотой купеческий пояс носит! Почему ты им не ровня?

— То отец, а я ему не наследник. Каждый новгородец должен сам показать, чего он стоит… В общем, отпросился я у Захария честь по чести, он мне препон чинить не стал и весточку на словах взялся передать. Мол, так и так, остаюсь в Поветлужье зимовать, коли не прогонят. А сам, батюшка, приходи по весне за их товаром, а заодно и меня заберешь. Потом попрощался с Кузьмой, товарищами моими — и вот он я, весь перед тобой. Что скажешь, вступится ваш старшой за меня? Крови на мне нет, но и к ответу черемисы могут призвать за злодеяния Якуна — все-таки мы вместе шли.

— Думаю, что вступится. Не забывай — ты нашу деревню от разорения спас, а этим не одну жизнь сохранил… Ха! А к нам в дружину ты вступить не хочешь? Точнее, наставником к нам… недорослям. Если что, имей в виду, что я словечко за тебя замолвлю.

— Ну… мысли о чем-то подобном посещали меня. Все одно зиму без дела сидеть тошно, а ныне как раз в полюдье выходить самое время. Да и серебра может на прожитье не хватить, — осторожно начал Завид и недоверчиво переспросил: — Но тебе в этом какой прок?

— Полюдья у нас нет. Пока нет, и не знаю, будет ли, — поправился Тимка и добавил, вызвав глубокую задумчивость у своего собеседника: — А насчет проку… Жалко мне тебя, Завидка, ведь пропадешь ты. Я очень боюсь, что среди новгородцев ты скоро станешь настоящим воином! Не понимаешь? Про это мне наш полусотник сказал… Что стать смелым и жестоким воем, не жалеющим ни чужих, ни своих… очень страшно. Или для тебя страшно, или для других. Пока я боюсь за тебя, Завидка…

Мелкий нудный дождь накрыл собой узкую долину, устилая сеточкой капель гладь неширокого речного русла и шелестя частой дробью по кронам растущих по берегам деревьев. Сбивая остатки пожелтевшего лиственного покрова, вода стекала по полуобнажившимся веткам и громкой капелью стучала по разлившимся лужам, которые уже не поглощались досыта напившейся землей. Лишь под огромными раскидистыми елями, широко расставившими в стороны свои колючие лапы, можно было передохнуть от падающей с неба холодной влаги, однако и это кажущееся спокойствие иногда нарушалось струйками ледяного душа, все-таки прорывающимися сквозь густые ветки.

— Вот назола какая! — вполголоса прошипел Гондыр, поймав один из таких нежданных подарков, просочившийся за шиворот сквозь кольчужные звенья бармицы. Он попытался сдвинуться в сторону, но уже другой ручеек, соскочивший с елового покрова, нашел себе дорогу внутрь, окончательно пропитав влагой и так уже потную нательную рубаху. Как результат, окружающее пространство было очернено весьма крепким выражением, произнесенным, однако, очень тихо. Все-таки напрасная ругань иной раз вызывает гнев богов, а уж десятнику и вовсе не пристало давать выход эмоциям перед своими подчиненными. На всякий случай Гондыр покосился в сторону и оглядел расположившееся под деревьями на отдых воинство, по сию минуту испускающее пар от продолжительного бега по пересеченной местности.

Увиденное потешило самолюбие, хотя он и понимал, что представшая картина была не только его заслугой. В то время как черемисы пытались отдышаться, лежа на подстилке из почти сухой хвои, и совсем не скрывали своей усталости, удмуртский десяток уже вовсю занимался хозяйственными делами, натирая жиром кольчуги и проверяя сохранность запасных тетив от вездесущей влаги. Коньга даже развесил свою мешковатую одежду на высоко вознесшихся нижних ветках деревьев, хотя на этот балахон из посконины без слез нельзя было глядеть. От дождя он защищал мало, материи на оба образца невзрачной одежды ушло изрядно, однако полусотник такие одеяния одобрил и даже дал им упомянутое выше название. А раз так, то всем понятно, что язык лучше держать за зубами, иначе Иван посмеется вместе с шутниками, а потом заставит носить такую рвань всех поголовно. Да и ради справедливости все-таки стоило признать, что грязные пятна под цвет пожухлой осенней травы делали Коньгу и его напарника Сурму совсем неприметными на фоне почти облетевшего леса.

Разглядывая свой десяток, Гондыр невольно поймал встревоженный взгляд Вараша, молодого черемисского предводителя, из-за своих тревог не желающего зайти под укрытие еловых великанов. Не обращая внимания на мелкую водяную взвесь, падающую с неба и стекающую с его шлема на лицо крупными дождевыми каплями, он вышагивал по поляне, неосознанно придерживая свою раненую руку, потревоженную при вынужденном ночном купании. Старательно подбирая выражения на языке переяславцев, слова которого черемис довольно прилично понимал, Гондыр решил немного успокоить своего напарника, на нервозность которого уже стали обращать внимание другие вои:

— Удачно ты тропочку эту нашел, а то мы так бы ползком и передвигались по этим лесным дебрям. Ничего, дождемся провидчика и тогда уж решим, жечь нам костер или идти в селение… Заодно и рану твою еще раз посмотрим. Кха… — Короткий монолог закончился легким кашлем, вновь напомнившим Гондыру о том, что непогода может свести их в могилу гораздо раньше далекого противника.