Это могло относиться лишь к фраку; на внешности же его, как он сам признавался себе скрепя сердце, годы оставили свой отпечаток. Особенно предают мешки под глазами, в последнее время они как-то особенно выделялись, Актер мог бы всякими кремами и пудрой скрыть их, он — не мог. Мешки под глазами делали его более старым, чем он себя чувствовал. В конце концов ему на каких-нибудь пару годочков больше шестидесяти, но чувствует он себя пятидесятилетним. Досадно будет, думал он, если сидящие в ложах представители властей не захотят держать язык за зубами и раньше времени разгласят сенсацию, которую он сегодня собирается преподнести публике, — им она, разумеется, давно известна. Сенатор по делам культуры Аренс твердо обещал — никому ни словечка. Но разве в подобных случаях можно положиться на чиновных особ?

Папке прислушался.

Третья сцена. Серенада Манрико. Слава богу, Кёлер как будто в голосе. Пожалуй, жестковатый тенор для этой роли. Но зато сильный, впечатляющий. А этого вечно пьяного кляузника Хольмерса он проучит. Навсегда отобьет у него охоту терроризовать театр своей вечной критикой и требованиями авансов. Хольмерсу необходимо срочно переменить климат. Надо послать его в турне, в прифронтовую полосу. Пусть захлебнется в трофейном шампанском. Пьянство в конце концов — только порок, но критиковать, ворчать, злопыхательствовать — это нынче преступление…

Поднялся занавес. Начался второй акт. У фургона, наполовину вытянутого на сцену, в живописных позах расположились цыганки; мужчины, стоя за ними, постукивали молотами по колесу, лежащему на наковальне, и пели: «Веселее, друзья, за работу!»

Фрау Меркенталь, сидевшая между отцом и мужем, смотрела в бинокль на тенора Кёлера; в туго облегавшем его жилете и со шпагой на боку, он стоял у костра возле старой цыганки. Хинрих Вильмерс улыбался, глядя на дородных хористов в пестрых лохмотьях. Они больше походили на лавочников или на мелких почтовых чиновников, чем на цыган. Внимание Стивена Меркенталя привлекал эсэсовский офицер, сидевший на два ряда впереди. Ведь это Бернинг, Рейнгард Бернинг, который когда-то служил у него помощником управляющего? Он… Конечно! Боже ты мой, какой же это был бесхребетный, угодливый субъект. Глядя на него, Стивен Меркенталь думал: «По-видимому, верна поговорка: кто умеет подчиняться, умеет и командовать». Хотя Меркенталь и не вполне согласен с ней, он все же думает, что это весьма полезная истина. Подлинно властные натуры ни в малейшей степени не обладают даром подчинения. По-видимому, этот парень хитрее, чем кажется, ибо, судя по всему, он предоставляет воевать другим. Меркенталь решил в антракте заговорить с ним.

— Клингхёфер божественно поет сегодня, — шепотом сказала ему жена.

Он кивнул, слушая, как цыганка молящим голосом выводила: «Отомсти за меня, отомсти за меня!»

Большой антракт сегодня был дан, ко всеобщему удивлению, лишь после третьего акта. Но Меркенталь, увидев, что его бывший служащий покинул свое место, тоже поднялся.

— Не пропадай надолго, — шепотом напутствовала Мими своего зятя. Зять улыбнулся и поцеловал ей руку.

Она просияла. Такая галантность на виду у всей публики весьма польстила ей.

— Он превосходно выглядит, — зашептала она дочери на ухо. — А манеры — неподражаемы.

Глядя вслед зятю, Хинрих Вильмерс думал: «Как хорошо, что я не рассказал ему тогда о неприятной сцене, которую мне устроил Штюрк. Привело бы только к ссорам и раздорам в семье… Старик умер, и вся эта история похоронена вместе с ним».

Тем временем Стивен Меркенталь остановил в фойе своего бывшего управляющего. Штурмбанфюрером стал он. Ну да, теперь такие субъекты, если они достаточно изворотливы, делают головокружительную карьеру.

— Я часто о вас думаю, господин Меркенталь. Вы один из тех, кто наиболее пострадал от войны.

— То есть?

— Если торговля с заокеанскими странами прекратится, вам придется законсервировать ваше предприятие, господин Меркенталь.

— Ах, вот вы о чем… Да-да, придется мне тогда закрыть лавочку. А все — наше географическое положение. Но я не сомневаюсь, что вы, мой милый, делаете все возможное, чтобы ворота мира широко распахнулись перед нами, не правда ли?

— И на вечные времена, господин Меркенталь! — Штурмбанфюрер щелкнул каблуками и польщенно поклонился.

— А уж тогда торговля и мое предприятие вместе с ней вступят в эру процветания.

— В этом можете не сомневаться, господин Меркенталь.

— Ах, как досадно! Опять поднялся занавес! Я бегу, иначе теща задаст мне головомойку! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер, господин Меркенталь!

Все было так, как того ожидал Пауль Папке: Кёлер-Манрико с таким пылом спел свою блестящую теноровую партию, что после слов «Скоро зе-е-емля кровью вражьей оба-а-агрится» и призыва «В бой! В бой!» разразилась оглушительная буря оваций. Публика стоя неистово аплодировала. Все эти люди охотно подхватили бы хором слова Манрико: «Мы победим или умрем с тобой!»

Долгие минуты гремели аплодисменты.

— Браво!.. Бис!.. Бис!..

Тенор Кёлер кланялся и снова кланялся, и никто не понимал, почему дирижер не подает знака к повторению.

И вот из-за кулис на сцену выходит Пауль Папке. Что это значит? В тот же миг руки опустились, и тысяча пар глаз с недоумением обратилась на человека во фраке; только очень немногим было известно, что это один из директоров оперного театра.

— Высокочтимые государыни и государи! — начал Папке. — Мне выпала честь и большое счастье сообщить вам сенсационную новость. Под гениальным командованием нашего несравненного фюрера героические немецкие войска заняли сегодня… Париж!

Тысячеголосый ликующий рев огласил зал. Послышались крики «хайль Гитлер!» вперемежку с непонятным пронзительным визгом. В партере люди обнимались. Женщины истерически всхлипывали и проливали слезы. Из ярусов продолжали непрерывно нестись крики «хайль Гитлер».

Пауль Папке раскланивался; раз, другой, третий, опять и опять. Никто не обращал на него внимания, все ревели, кричали, вопили. Наконец грянул оркестр. Папке, поклонившись в последний раз, покинул сцену, и воин Манрико подошел к рампе. Затаив дыхание, зрители стоя прослушали певца, во всю силу своих легких выводившего слова стретты: «Я вижу языки пламени, взлетающие к небесам, дрожь охва-а-тывает меня, взгляд застыва-ает!..»

Не семь раз, нет, девять раз повторял Кёлер-Манрико боевую арию. Как только воины Манрико подхватывали клич: «В бой! В бой!» — взрывался такой шквал аплодисментов, что в нем тонули даже мощные звуки оркестра.

VI

Стивен Меркенталь пригласил Пауля Папке в устричный погребок Шюмана на Юнгфернштиге — «скромно отпраздновать победу».

— Сегодня мы пьем только шампанское, — заявил он. — В жизни человека только раз бывает такой день, как сегодня.

— А в Финляндию ты все-таки поедешь, Стивен? — спросила Мими Вильмерс.

— Тш! — Меркенталь испуганно оглянулся. — Ты выдаешь государственную тайну, мама!

— Ну, ну, ведь теперь война окончена, — сказала она.

— На западе, возможно, и окончена, но… — Меркенталь покачал головой и поднял палец, как бы говоря: «В