Историк Хольм Зюндхаузен на конференции, состоявшейся в Берлине в июле 2014 г., ставит в упрек Фрицу Фишеру, что в его 700-страничной монографии сараевским заговорщикам и Королевству Сербия отведено ничтожное место, если они вообще упоминаются. Ничего не сказано о Гавриле Принципе даже в сносках, а Пашич фигурирует лишь однажды. Тем же, по словам Зюндхаузена, грешат и приверженцы школы Фишера. «Почему они так легкомысленно отмахнулись от покушения и проигнорировали роль Сербии? Потому что они убеждены, что и без покушения рано или поздно (но неизбежно!) началась бы великая война. Им не требовался аттентат, чтобы объяснить ее причины. А если покушение и не сыграло никакой роли, то и не важно, была ли официальная Сербия замешана в подготовке не/имевшего место события, знала ли о планах его осуществления, могла ли (была обязана) его предотвратить». Таково мнение Зюндхаузена, полагающего, что «значительность фигуры Фишера в том, что он критически оценивал собственное, германское историческое прошлое. Может, его позиция страдает односторонностью (sic!), что и стало причиной неприятия, с которым он поначалу столкнулся. Однако то, что он делал, было необходимо, неизбежно и своевременно. А где же сербский “Фишер”?»[510]. Зюндхаузен, как и многие другие, инсинуирует, будто все задумано и инспирировано Белградом: и Сараевское покушение, и югославянское национальное движение. Этот его тезис, хоть и не высказанный, подкрепляется утверждением, будто хорватов со словенцами все устраивало и в Австро-Венгрии в целом, и в Боснии и Герцеговине в частности[511].

На тех же позициях стоит и Оливер Янц, считающий, что сегодня немногие соглашаются с утверждением Фрица Фишера, что Июльский кризис был на руку Германии, власти которой увидели в нем долгожданный предлог для развязывания заранее спланированной крупномасштабной войны за господство в Европе. Напротив, пишет Янц, Германия и Австро-Венгрия удовлетворились бы победой над Сербией[512]. Пытаясь «доказать», что Вена и Берлин стремились к локализации конфликта, автор игнорирует колоссальный объем документов, опубликованных И. Гайсом, А. Момбауэр, а также работы Грейдона Танстола. Последний на основании изысканий австро-венгерского майора генштаба Хубке показал, что для Вены было догмой, что любая (!) война с Сербией означает войну с Россией. Все расчеты, произведенные во время Июльского кризиса, предсказывали это с вероятностью в 90 %[513].

Нельзя не замечать, что кое-где в Европе пытаются изменить культуру сохранения памяти о Первой мировой войне, стирая различия между победителями и проигравшими. Вводная статья к посвященному Дню перемирия номеру французского ежемесячного журнал «История» (L’Histoire) за 2013 г. гласит: «Не может быть и речи о том, чтобы праздновать победу над немцами или прославлять тех, кто погиб, защищая отечество». Именно Франция инициировала и спланировала поминальные торжества, которые начались 28 июня 2014 г. в Сараево в виде культурных мероприятий и продолжились 14 июля военным парадом в Париже, на который пригласили 72 страны-участницы Первой мировой войны безотносительно к тому, на какой стороне они воевали. Все завершилось 11 сентября на севере Франции, где был открыт мемориал памяти 600 000 солдат французской и других армий, погибших в этих местах[514].

22 сентября 1984 г. Франсуа Миттеран сказал германскому канцлеру Гельмуту Колю, что нет разницы между французским и немецким солдатом – оба хотели поскорее вернуться домой. Сегодняшний президент Франсуа Олланд не хочет на этом останавливаться[515]. Искренне ли все это или делается напоказ, выяснит следующее поколение историков. Своим современникам мы можем напомнить о деятельности в 1920‑е гг. французского министра Аристида Бриана и его германского коллеги Штреземана.

До «контроверсии Фишера» схожие тенденции отмечались в 1935 г. и в 1951 г. В начале 50-х гг. в условиях холодной войны необходимость консолидации НАТО побуждала к поиску компромисса с традиционными германскими представлениями. Так появилось совместное заявление французских (П. Ренувен) и германских (Г. Риттер) историков об учебниках будущего. Согласно 18-му пункту этого соглашения «документы не позволяют какому бы то ни было правительству приписать сознательное стремление развязать европейскую войну»[516]. Чуть позднее – в первые годы Пятой республики – курс, проводимый Де-Голлем, достиг кульминации, когда 22 января 1963 г. был подписан договор о дружбе с Германией. Эту идиллию чуть не нарушило появление «контроверсии Фишера»[517]. В 1955 г. аналогичный великодушный жест сделали британцы. Германо-британская конференция историков сформулировала для школьных учебников тезисы о периоде, предшествовавшем 1914 г. Британская дипломатия названа миролюбивой, а на политику Германии повлияло ее «неблагоприятное географическое положение». Другими словами, старая германская теория об «окруженности» получил признание. «Политики – Грей и Бетман – находились в плену обстоятельств, которые они не смогли преодолеть». Более того, утверждалось, что «в 1914 г. европейская война не была целью германской политики, которую в первую очередь определяли союзнические обязательства перед Австро-Венгрией». Для Лондона эти идеологемы имели меньшее значение, чем для Парижа и Бонна. В обоих случаях, по мнению аналитиков, «фишеровская контроверсия» служила раздражителем для ищущих компромисс[518].

В контексте политики примирения и «протянутой руки» следует рассматривать и создание в 1992 г. музея «Перон» на севере Франции. Замысел состоял в том, чтобы представить историю Великой войны не как последовательность сражений, из которых кто-то вышел победителем, а кто-то проигравшим. Важно показать, что имела место массовая гибель людей. Общая участь демонстрирует, что победителей и проигравших объединяло гораздо больше, чем принято считать. В этом ключе написан и совместный германо-французский школьный учебник, по которому преподают во Франции, однако не в приоритетном порядке. «Представление о Первой мировой войне формируется на основе зарисовок о ее парадоксах, жизни в тылу, огрублении масс, роли женщин на войне, окопном сидении, жизни детей. Акцент делается на участи гражданских лиц», – так содержание книги описывает историк Алексиси Труд (Alexis Troude) из Университета в Версале[519].