– Проклятый законник! – заревел мистер Пайк, как только Дэвис открыл рот, собираясь заговорить.

Берт Райн пожал плечами и, собираясь уходить, сказал спокойно:

– Что ж, коли вы не желаете разговаривать…

Мистер Пайк пошел на уступки.

– Ну, Дэвис, говори! – буркнул он. – Выкладывай всю грязь, какая накопилась у тебя во рту. Но помни: ты за это поплатишься, поплатишься головой. А теперь говори.

Знаток морских законов прочистил горло и начал:

– Прежде всего – я лично не участвовал в этом деле. Я – больной человек, и мне по-настоящему следовало бы спокойно лежать на койке. Я еле на ногах стою. Но товарищи просили меня посоветовать им насчет законов, и я им советую…

– А что говорит закон, – ты знаешь? – перебил его мистер Пайк.

Но Дэвис не смутился.

– Закон говорит, что когда морской офицер оказывается непригодным, команда имеет право взять судно на свою ответственность и привести его в порт. Таков закон – писаный закон. В восемьсот девяносто втором году такой случай был на «Абиссинии», когда капитан умер, а оба помощника начали пьянствовать.

– Мне не нужны твои примеры, – снова прервал его мистер Пайк. – Говори дело, да поживей. Чего вы от меня хотите? Выкладывай.

– Так вот… Я говорю как посторонний зритель, как больной человек, освобожденный от работы, – говорю потому, что мне поручено вести переговоры… Ну-с, вот как обстоит дело. Наш капитан был хорош, но он умер. А старший наш помощник жестокий человек и покушается на жизнь второго помощника. Нам-то это все равно, нам нужно только добраться до порта живыми. А наша жизнь в опасности. Мы пальцем никого не тронули, вся пролитая кровь на вашей совестя. Вы стреляли и убивали. Двух человек вы выбросили за борт, как это удостоверят свидетели на суде. Вот и Робертс убит и достанется на съедение акулам, – а за что? Только за то, что он защищался от вероломного нападения, что может засвидетельствовать каждый из нас Мы будем говорить только правду, всю правду, и плохо вам придется тогда. Так ли я говорю, ребята?

В толпе послышался смешанный гул одобрения.

– Вы, стало быть, хотите взять на себя мою работу? – заговорил насмешливо мистер Пайк. – Ну, а со мной как вы думаете поступить?

– Вы посидите под арестом, пока мы не придем в порт и не сдадим вас законным властям, – ответил, не сморгнув, Дэвис. – А вы, если хотите дешево отделаться, можете притвориться помешанным.

В эту минуту кто-то тронул меня за плечо. Это была Маргарэт с длинным ножом буфетчика, которого она поставила к штурвалу вместо себя.

– Придумай что-нибудь другое, Дэвис, – сказал мистер Пайк. – С тобой мне больше не о чем говорить. Я буду говорить с командой. Даю вам, ребята, две минуты на размышление. У вас два выхода – выбирайте. Или вы выдадите мне второго помощника, возьметесь за работу и покоритесь тому, что вас ожидает, или сядете в тюрьму и получите сполна все, что вам будет следовать по приговору. Через две минуты вы должны решить. Те, кто не желает сесть в тюрьму и предпочитают честно работать, пусть идут ко мне на корму. Те, кто предпочитает тюрьму, пусть остаются на месте. Итак, думайте две минуты, и пока думаете – помолчите.

Он повернулся ко мне и сказал вполголоса:

– Приготовьте ваше ружье на случай тревоги. И – без колебаний! Жарьте по этим свиньям, которые воображают, что сила на их стороне, потому что их много.

Первым двинулся Буквит, но так нерешительно, что его движение можно было принять скорее за слабую попытку двинуться, не кончившуюся ничем: он только чуть-чуть подался вперед, выставив одну ногу. Тем не менее этого было довольно, чтобы сдвинуть с места Германа Лункенгеймера, который вышел из толпы и решительно зашагал к корме. Код Твист нагнал его одним прыжком. Обхватив его сзади одною рукою за горло, он уперся коленом ему в спину и отогнул его голову назад. И не успел я вскинуть ружье на плечо, как мерзавец Бомбини подскочил к ним, выхватил нож и перерезал горло Лункенгеймеру.

Тут я услышал крик мистера Пайка: «Стреляйте!» – и спустил курок.

И надо же было случиться несчастью: пуля пролетела мимо Бомбини и попала в фавна. Он откачнулся назад, опустился на люк и начал кашлять. И кашляя кровью, он все осматривался кругом своими красноречивыми страдальческими глазами, силясь понять, что такое тут происходит.

Никто больше не двигался. Кид Твист выпустил Лункенгеймера, и тот упал на палубу. Я больше не стрелял. Кид Твист снова очутился возле Берта Райна, и Гвидо Бомбини по-прежнему вертелся около них.

Теперь Берт Райн откровенно улыбался.

– Не желает ли еще кто-нибудь прогуляться на корму? – обратился он медовым голосом к матросам.

– Две минуты прошли, – объявил мистер Пайк.

– Прошли. Ну, и что же вы, дедушка, намерены теперь делать? – засмеялся Берт Райн.

В одно мгновение огромный автоматический пистолет был выхвачен из кармана, и мистер Пайк стал выпускать заряд за зарядом так быстро, как только рука его успевала, спускать курок. Все бросились спасаться. Но, как он и сам признавался мне раньше, он был плохой стрелок и мог успешно работать своим пистолетом только целясь в упор и предпочтительно в живот.

Пока мы смотрели на главную палубу, совершенно опустевшую, если не считать лежавшего на спине мертвого ковбоя и фавна, который все еще сидел на люке и кашлял, у переднего края средней рубки показалась кучка людей.

– Стреляйте! – крикнула стоявшая у меня за спиной Маргарэт.

– Не надо! – зарычал на меня мистер Пайк.

Я уже приложил было ружье к плечу, собираясь выстрелить, но, услышав этот окрик, приостановился. Через крышу средней рубки и потом вдоль мостика к нам быстро подвигалась процессия из шести человек. Впереди шел повар Луи. За ним гуськом шли или почти бежали оба японца-парусника, Генри, юнга с учебного судна, и другой юнга – Буквит. Том Спинк замыкал шествие. Когда он поднимался по трапу на крышу средней рубки, кто-то снизу, должно быть, схватил его за ногу, стараясь стащить вниз. Нам была видна только верхняя половина его туловища, но по его движениям можно было догадаться, что он брыкается, стараясь освободиться. Наконец он вырвался, одним прыжком взобрался на рубку и со всех ног пустился бежать. На мостике он догнал и толкнул Буквита, и тот в испуге вскрикнул, вообразив, что его схватил кто-нибудь из мятежников.

Мы, осажденные на юте, оказываемся численностью сильнее, чем я предполагал, когда делал подсчет силам обеих сторон. Разумеется, Маргарэт, мистер Пайк и я стоим особняком. Мы трое – представители правящего класса. Но у нас есть верные слуги и рабы, которые смотрят на нас как на своих спасителей и ждут от нас указаний.

Говоря «слуги» и «рабы», я употребляю эти слова вполне обдуманно. Том Спинк и Буквит – рабы, и ничего больше. Генри, юнга с учебного судна, занимает в моей классификации неопределенное место. Он нашего полку, но его едва ли можно назвать даже ополченцем. Когда-нибудь он нас догонит и будет капитаном или помощником капитана, но пока его прошлое говорит против него. Он – кандидат, пробивающийся в высший класс из низов. Притом он еще юноша; железная сила его наследственности еще не успела проявиться.